— Кто здесь Милешкин? – с таким вопросом в библиотеку вторгается немолодой мужчина в расстёгнутой черной кофте поверх тельняшки. Он немного бородат, сед, лысоват, взлохмачен и с первого взгляда напоминает завсегдатая пивного ларька где-нибудь на Цандера в восьмидесятые. Но – стильные очки, сверкающие ботинки, аккуратный портфельчик, благородный наклон головы, добрая улыбка… Нет, скорее он похож на театрального режиссера.
— А… Милешкина пока нет, но скоро придет, — раздается в ответ растерянный женский голос. Народу в фойе пока немного – до начала встречи остается 10 минут.
— Хм… Тогда скажите, где здесь ближайший магазин?
— Так это недалеко. По Амурской налево до Уральской, и там на углу «Пятерочка».
— Благодарю вас. «Пятерочка» нам подходит. Будьте добры, передайте Милешкину, что звезда прибыла и пошла за коньячком.
Звезда… Между тем народу в библиотеке становится все больше.
Через 15 минут «звезда» возвращается и под аплодисменты собравшихся входит в актовый зал. Так 17 мая в гуманитарной библиотеке — Культурном центра им. Дмитрия Сергеевича Лихачева – началось выступление Бахыта Кенжеева, всемирно известного поэта. Встреча с ним была организована малаховским литературным клубом «Стихотворный бегемот» и его куратором Николаем Милешкиным. Кстати, Милешкин на встречу не опоздал и лично представил поэта собравшимся любителям поэзии.
— Люди, скажите пожалуйста, чего вы от меня хотите? – обратился Бахыт Кенжеев к любителям.
— Стихов! – дружно ответил зал.
Бахыт КЕНЖЕЕВ – русский поэт казахского происхождения. С трех лет жил в Москве. Отец был учителем английского языка, мать библиотекарем. В 1982 году переехал в Канаду, с 2006 года живёт в Нью-Йорке. В начале семидесятых Кенжеев был одним из учредителей поэтической группы «Московское время» (вместе с , , ). Публикуется с 1972 года. Член Русского ПЕН-клуба. Публиковался в переводах на казахский, английский, французский, немецкий, испанский, голландский, итальянский, украинский, китайский, и шведский языки.
На околице столицы
где кончается метро
где студенты бледнолицы
пьют подземное ситро
нет скорее даже пиво
на скамейке серой пьют
и рассматривают брезгливо
богоданный неуют –
машет хвόстом тощий бобик
улыбается дитя
лилипуты бедный гробик
поднимают ввысь кряхтя
кто невесел кто плачевен
кто -то просто невелик
их еще вспоёт пелевин
наш непалец многолик
вобла есть но нету нельмы
счастье есть но нет письма
спят немытые панельны
мног’этажные дома
где вы тютчевские звезды
дух смирился век зачах
ах в блевотине подъезды
мусор в баках тьма в очах
не тверди что жизнь трясина
рудниковая вода
пиво пенится и псина
беспородная всегда
не предчувствуя удоя
жестких подвигов в цеху
видит облако младое
слышит бога наверху
Зал слушал поэта, затаив дыхание, после каждого стихотворения раздавались аплодисменты. Кто-то снимал встречу на видео, но все же довольно странно, что таким событием не заинтересовался телеканал «Культура». Нечасто сегодня в России встретишь Бахыта Кенжеева.
Ну вот и мы отцокали копытцами по льду –
а так любили брокколи, здоровую еду.
Приснись мне, овощь сладкая, согрей меня в конце,
богатая клетчаткою и витамином С,
для печени полезная! Нет, весь я не умру.
Сварю тебя, любезная, на водяном пару,
залью густой сметаною, и жизнью смерть поправ,
сожру тебя, желанная, как некий костоправ.
Но хватит гастрономии! Отменен харч, но в нем
совсем не зрит гармонии суровый астроном.
Мурлычет, звезды меряя линейкой давних лет,
про темную материю (отечественный свет).
И просит: «Положи мою тетрадь обратно, брат!»
Ему недостижимое милее во сто крат,
а ночь его, разметчица простых небесных сфер,
прохладной водкой лечится и спиртом, например.
— Мой любимый поэт Алеша Цветков считал, что если через полгода после написания стихов тебя от них не тошнит, то никакой ты не поэт, — Кенжеев плеснул себе коньячку. – И поскольку наша встреча началась с этой бутылочки, то я прочту такое стихотворение:
Дай-ка выпьем без всякой причины.
Коньячок «Кенигсберг», капуччино,
затяжная московская грусть.
Трали-вали, шепчу, тили-тили.
Жаль, в кафешках курить запретили.
Никого я, старик, не берусь
наставлять. Сахарок размешаю.
Завершается жизнь небольшая.
И не то чтобы стал инвалид,
только музыка холодом веет
гробовым и сердечко черствеет —
ни любить, ни прощать не велит.
Это как-то неправильно, братцы.
Так у нас хорошо целоваться
на ветру, и страна широка.
Столько в ней кругляка и пшеницы,
Финских скал и колхидской денницы.
И откуда такая тоска?
Пар, корица. Салфетка на блюдце.
Пенка — прелесть. Сломаться, согнуться.
Нефть горящую мертвой водой
не зальешь. Даже тучи устали.
И отлит в оружейном металле
у метро боевик молодой.
