ИнфоЛюберцы – 15 фев. В стихах Иосифа Бродского присутствует тема Сретенья, которое сегодня отмечают все православные христиане, сообщает городской сайт ИнфоЛюберцы со ссылкой на сайт tadey.ru.
«Судьба Бродского невероятна, удивительна, как и, на первый взгляд, непостижимо удивителен тот факт, что человек, ходивший в советскую школу, воспитывавшийся в нерелигиозной семье, да и сам порой говоривший о религии такое, что отпугнет любого верующего, станет автором доброго десятка стихотворений о Рождестве Христовом, автором «Сретенья»…», — говорится в сообщении.
В Евангелие сказано:
«А когда исполнились дни очищения их по закону Моисееву, принесли Его в Иерусалим, чтобы представить пред Господа, как предписано в законе Господнем, чтобы всякий младенец мужеского пола, разверзающий ложесна, был посвящен Господу, и чтобы принести в жертву, по реченному в законе Господнем, две горлицы или двух птенцов голубиных. Тогда был в Иерусалиме человек, именем Симеон… (Лк. 2:22-25)».
Когда-то Иосиф Бродский и Анна Андреевна Ахматова обсуждали идею переложения псалмов и библейских сюжетов на стихи: стоит ли это делать и как именно. Кроме самой Ахматовой, сделать это было не по силам никому. Вскоре ее не стало. И Бродский начинает создавать целый свод стихотворений на библейские сюжеты… Анна Ахматова, знакомство с которой стало одним из главных событий в жизни начинающего поэта, дождалась или, как знать, сама выбрала человека, которому смогла передать духовное наследие великой русской поэзии.
«Сретенье» Бродского родилось в 1972 году. Это последнее стихотворение, написанное им на родине. Вскоре 32-летнего поэта выдворят за пределы Советского Союза. Оно посвящено Анне Андреевне Ахматовой. «Сретение» по-славянски значит «встреча», встреча человека с Богом.
«Когда Она в церковь впервые внесла
Дитя, находились внутри из числа
людей, находившихся там постоянно,
Святой Симеон и пророчица Анна.
И старец воспринял Младенца из рук
Марии; и три человека вокруг
Младенца стояли, как зыбкая рама,
в то утро, затеряны в сумраке храма.
Тот храм обступал их, как замерший лес.
От взглядов людей и от взоров небес
вершины скрывали, сумев распластаться,
в то утро Марию, пророчицу, старца.
И только на темя случайным лучом
свет падал Младенцу; но Он ни о чем
не ведал еще и посапывал сонно,
покоясь на крепких руках Симеона.
А было поведано старцу сему,
о том, что увидит он смертную тьму
не прежде, чем Сына увидит Господня.
Свершилось. И старец промолвил: «Сегодня,
реченное некогда слово храня,
Ты с миром, Господь, отпускаешь меня,
затем что глаза мои видели это
Дитя: Он — Твое продолженье и света
источник для идолов чтящих племен,
и слава Израиля в Нем». — Симеон
умолкнул. Их всех тишина обступила.
Лишь эхо тех слов, задевая стропила,
кружилось какое-то время спустя
над их головами, слегка шелестя
под сводами храма, как некая птица,
что в силах взлететь, но не в силах спуститься.
И странно им было. Была тишина
не менее странной, чем речь. Смущена,
Мария молчала. «Слова-то какие…»
И старец сказал, повернувшись к Марии:
«В лежащем сейчас на раменах Твоих
паденье одних, возвышенье других,
предмет пререканий и повод к раздорам.
И тем же оружьем, Мария, которым
терзаема плоть Его будет, Твоя
душа будет ранена. Рана сия
даст видеть Тебе, что сокрыто глубоко
в сердцах человеков, как некое око».
Он кончил и двинулся к выходу. Вслед
Мария, сутулясь, и тяжестью лет
согбенная Анна безмолвно глядели.
Он шел, уменьшаясь в значеньи и в теле
для двух этих женщин под сенью колонн.
Почти подгоняем их взглядами, он
шел молча по этому храму пустому
к белевшему смутно дверному проему.
И поступь была стариковски тверда.
Лишь голос пророчицы сзади когда
раздался, он шаг придержал свой немного:
но там не его окликали, а Бога
пророчица славить уже начала.
И дверь приближалась. Одежд и чела
уж ветер коснулся, и в уши упрямо
врывался шум жизни за стенами храма.
Он шел умирать. И не в уличный гул
он, дверь отворивши руками, шагнул,
но в глухонемые владения смерти.
Он шел по пространству, лишенному тверди,
он слышал, что время утратило звук.
И образ Младенца с сияньем вокруг
пушистого темени смертной тропою
душа Симеона несла пред собою
как некий светильник, в ту черную тьму,
в которой дотоле еще никому
дорогу себе озарять не случалось.
Светильник светил, и тропа расширялась»
16 февраля 1972
