Слово «кооператор» на закате СССР, в конце 80-х годов, воспринималось в обществе как ругательное, равнозначное махинатору и вору. Неудивительно — ведь «советским предпринимателям» позволялось то, за что в уголовном кодексе вроде бы полагалось наказание согласно статье «спекуляция». «Лента.ру» рассказывает о множестве лиц кооперации в истории СССР, а также о том, как кооператоры развалили страну.

Махинаторы и жулики

В 1989 году «Литературная газета» издавалась в Советском Союзе небывалым тиражом: 6,5 миллиона экземпляров. Тогда же и ВЦИОМ (в то время — Всесоюзный центр исследования общественного мнения) решил опросить пару тысяч человек о том, каким гражданам СССР показался ушедший 1988 год.

Анкету, на вопросы которой, по прикидкам исследователей, ответят 2000 человек, было решено опубликовать в той самой «Литературной газете». Но результат превзошел все ожидания — во ВЦИОМ пришло аж 190 тысяч анкет, которые пришлось разбирать рабочей группе, куда входили такие известные сейчас социологи, как Алексей Гражданкин, Лев Гудков и Юрий Левада.

Результаты оказались вполне предсказуемыми. Продовольствия не хватает, промтоваров тоже. Впереди — тоже все плохо. Забавно, но первостепенный страх населения (по крайней мере, многомиллионной армии читателей «Литературной газеты») заключался в ожидании технической аварии с катастрофическими последствиями — тут, определенно, сыграл свою роль Чернобыль. Видно было, что граждане транслируют повестку из прессы: рассказали о том, что свирепствует сальмонелла? Будем ждать эпидемий. Пишут об экологии? Ждем экологической катастрофы.

Но в одном, похоже, общество сходилось. Лучше, по его мнению, становилось жить «махинаторам и жуликам», «работникам торговли», «частникам» — то есть проклятым спекулянтам, которым реформы только на руку. Но это, конечно, не самые популярные категории. Больше 50 процентов опрошенных тогда ответили, что лучше становится жить кооператорам (слово, которое зачастую использовалось как синоним «махинаторов и жуликов» и «частников»). Но как это вообще получилось? Откуда взялись частные лавочки в Стране Советов? Такого быть не может.

Призрак кооперации

Интересно, что, несмотря на прекращение политики НЭПа, в СССР до 1956 года существовал достаточно разветвленный сектор кооперативных производственных организаций (артелей) и кустарей-единоличников, находившийся в ведении местных властей. Это, конечно, была далеко не рыночная экономика, однако чтобы заказать у артели производство тех или иных товаров, не было необходимости вносить эту деятельность, а также расходы и доходы с ней связанные, в пятилетний план, разрабатываемый в центре.

Конец всему этому «безобразию» положил Хрущев в 1956 году, когда Совмин и ЦК КПСС приказал не позже 1960 года передать в госсобственность все объекты и финансовые структуры промысловой кооперации. Впрочем, нельзя не учитывать и тот факт, что промысловая кооперация всегда была бельмом на глазу и сталинского СССР, который рассматривал ее как тормозящую прогресс. Мелкие мастерские, комбинаты и артели, как писала газета «Правда» в начале 50-х годов, обладают развитым административным аппаратом, и при этом на них очень сложно внедрять новые технологии.

В результате было принято решение укрупнять такие производственные предприятия. Но уже в 1955 году на пленуме ЦК КПСС говорят о том, что в результате эти структуры перестают отличаться от государственных, продукцию выдают хуже, а себестоимость ее — выше. Решение нашли сразу и без особых консультаций и проверок — передать их в руки государства, и дело с концом. И тут важно понимать, что у таких предприятий была своя торговая сеть, с помощью которой они продавали населению свою продукцию. Она, разумеется, тоже перешла в руки государства.

Тем не менее, формально потребительские кооперативы никуда не исчезли. При этом такие объединения граждан нельзя было назвать полноценными кооперативами — они представляли собой полугосударственные образования, подчиненные, в конечном итоге, центру.

Как работали эти структуры, хорошо описано в работе историка А. А. Кирюхина: «Кооперация на местах должна была решать социально-бытовые проблемы населения. Например, в сельской местности была потребность в строительстве магазина. В ответ на эту потребность райпотребсоюз организационно и материально помогал самим жителям данной местности строить помещение, которое в итоге переходило в государственную собственность».

При этом важно отметить, что ни о каком извлечении легальной коммерческой выгоды для руководства и работников подобных объединений речь не шла, и потому они страдали от того же, что и крупные государственные предприятия: разгильдяйство, отсутствие надлежащего контроля качества и растрата ресурсов.

Ленинским путем

В марте 1985 года, когда Михаил Горбачев стал генеральным секретарем КПСС, в его руках оказалась страна, обладающая ядерным оружием и огромной военной мощью, ведущая экспорт природных ресурсов, но при этом не способная обеспечить граждан достаточным объемом потребительских товаров. Экономика СССР, которая еще в 60-е годы росла на 5 процентов в год, за времена застоя скатилась до 3 процентов, а к середине восьмидесятых этот показатель составлял всего 2 процента.

Технологии, которые обеспечивали ее рост в середине века, безнадежно устаревали, и угнаться за стремительно оторвавшимся Западом было уже невозможно. Как это было принято в СССР и России, корень всех неудач начали искать в прошлом руководстве страны — Брежнев, застой и так далее. Однако все же многим было понятно, что грядущий кризис был достаточно прочно заложен в существующую административно-командную систему.

Что делать? Попытавшись продолжить линию Андропова, Горбачев стал бороться с пьянством, разгильдяйством и бюрократией в рамках существующей системы — что, разумеется, плодов не принесло. Ну а вырубленные в ходе антиалкогольной кампании 1985 года виноградники ему припоминают до сих пор (хотя он отнекивается, говоря, что таких указаний не давал).

К 1988 году стало очевидно, что без радикальных преобразований экономику ждет неминуемый крах, и никакие примочки тут не помогут. Начинается та самая перестройка — переход госпредприятий на хозрасчет и, фактически, легализация малого бизнеса под вывеской «кооперации». В своей книге «Перестройка и новое мышление», вышедшей в 1987 году, Горбачев объяснял необходимость таких шагов построением не «идеалистического», а реалистичного — и при этом «ленинского» социализма. Генсек указывал: вот, после окончания Гражданской войны Владимир Ильич объявил новую экономическую политику (НЭП), и мы сейчас сделаем то же самое. И, что самое главное, останемся при этом верны делу вождя мирового пролетариата — ведь если ему можно, почему нам нельзя?

Помимо прочего, в одной из последних работ Ленина «О кооперации» содержались такие строки: «строй цивилизованных кооператоров при общественной собственности на средства производства, при классовой победе пролетариата над буржуазией — это есть строй социализма». Они отлично ложились в общую концепцию новых реформ (хотя вождь писал не о том, как спасти давно забуксовавшую экономику СССР времен его заката, а о том, как привести к социализму страну с преобладанием крестьянского населения). Значит, кооперативам — быть.

Легальные спекулянты

Быть-то — быть, но не относиться к новой форме легальной экономической деятельности без подозрения и желания ее немедленно зарегулировать власти в рамках существующей системы просто не могли. По сути, с точки зрения советского государства почти все новоявленные «кооператоры» являлись спекулянтами — потому что не заключать спекулятивные сделки кооперативы просто не могли. При этом в уголовном кодексе страны эта самая статья за спекуляцию — то есть за «куплю-продажу товаров с целью наживы» сохранялась!

Можно, конечно, возразить, что, по идее, кооперативы должны были производить свою продукцию, а не перепродавать чужую. Но, как пишут в своей работе историки C.В. Богданов, В.Г. Остапюк и Ю.А. Комнатная, «в условиях существовавшего планово-централизованного распределения сырья, материалов, государственного финансирования, всесилия бюрократического аппарата любой производительный вид деятельности был чрезвычайно затруднен. Делать деньги «из воздуха» было привлекательней, проще, и норма прибыли к тому же была значительно выше».

Схемы, с помощью которых эта деятельность осуществлялась, сейчас могут показаться достаточно смешными. Вот выдержка из доклада, прозвучавшего на IX пленуме Омского обкома партии: «Кооператив "Омега" при объединении "Кружевница" скупает в государственной торговле готовые трикотажные изделия и переделывает их на шапочки, которые реализует на рынках города по спекулятивным ценам».

Что делать в такой ситуации? Конечно, обложить новоявленных дельцов налогом, да побольше, чтобы знали свое место. Но проблема состояла в том, что никто не знал, как это делать. Интересным свидетельством разработки стратегии «на коленке» являются воспоминания председателя ассоциации кооператоров в Набережных Челнах Леонида Онушко (впоследствии — основателя одного из первых частных банков в СССР), которого летом 1988 года вызвали на заседание Совмина СССР.

Он рассказывает, как председатель Совета министров Николай Рыжков просит академика Абалкина прямо сейчас подсчитать, сколько денег можно будет оставлять кооператорам «объективно при честной работе» в месяц. Через пять минут академик объявляет, что, согласно тут же произведенным им расчетам, оставлять можно будет где-то тысячу рублей. Рыжков не очень доволен и дружески говорит академику, мол, ты того, Леонид Иванович, давай пересчитывай. Леонид Иванович быстро пересчитывает, и оказывается, «если учесть специфику, 700 рублей будет достаточно». Эта цифра удовлетворяет Рыжкова.

Эта совершенно бредово выглядящая сценка очень не нравится Онушко, который лезет на трибуну и заявляет, что так дело не пойдет, и подобные инициативы загубят все дело. В результате на дискуссии вопрос о том, нужно ли определять какой-то лимит доходов кооператоров, не был решен, зато Онушко, общаясь с Рыжковым в кулуарах, наконец-то сдвинул с места вопрос о создании частных банков.

Не по правилам

Думая, что новая кооперация ограничится локальными проектами — такими, как кафе, мастерскими или, скажем, кооператив по вопросам снабжения, власть считала, что «советского предпринимателя» так или иначе удастся удержать в рамках социалистической системы — как это происходило, скажем, в Югославии или Венгрии. Но, как замечают в своей работе историки Андрей Кабацков и Анна Киммерлинг, к 1990 году все иллюзии на этот счет развеялись.

За пару лет многие кооператоры успели наладить неплохие связи с директорами госпредприятий, за счет чего обе стороны получали неплохую выгоду. Вскоре подоспели и законодательные изменения — в 1990 году был принят ряд законов, фактически легализовавший приватизацию предприятий — чем и стали заниматься кооператоры, приобретая заводы и фабрики. В одночасье ломалась централизованная система снабжения — ее место очень быстро занимали товарно-сырьевые биржи, на которых сырье и товары распределялись по принципу рыночной экономики.

И, скорее всего, именно этот момент можно считать окончательным крахом старой парадигмы существования — а вовсе не августовский путч 1991 года, просто поставивший жирную точку в вопросе. Если командно-административная система уже не является краеугольным камнем бытия, с какой стати на нее нужно молиться? Это отлично почувствовало и общество, осознавшее, что привычная карьерная лестница, подразумевавшая членство в партии, перестает работать — тогда, в 1990 году, начались массовые выходы из КПСС.

Эксцентричная комедия

Было бы наивно и глупо винить «советских предпринимателей», кооператоров в крахе, как это сейчас модно говорить, «великой страны», или в том, что они не оправдали ожидания таких людей, как Николай Рыжков или Леонид Абалкин. Все завершилось быстро и максимально логично, еще до того, как власти успели сами понять, что происходит.

С другой стороны, наивно было бы рассматривать перестроечную кооперацию как однозначную добродетель. Конечно же, получив невиданную ранее свободу, новые предприниматели занялись в своем большинстве только одним: набиванием собственных карманов деньгами, как в последний раз. При этом, не чувствуя особого противодействия, они мастерски уклонялись от всевозможных налогов и сборов, запутывая бухгалтерскую отчетность.

Неудивительно, что все эти факты сформировали в головах граждан противоречивый образ кооператора: с одной стороны, без него вроде бы уже и нельзя, с другой стороны, это прохвост, на которого деньги с неба сыплются, а нам — шиш с маслом. Как показывал опрос населения, проведенный Госкомстатом СССР в 1989 году, люди связывали с кооперацией все негативные явления в жизни страны: увеличение дефицита в торговле, рост преступной деятельности…

Конечно, кооперация помогла вывести из «тени» множество структур, но на замену им создавались новые. Фактически, кооператор так или иначе просто не мог не быть преступником, так как к этому толкало его несовершенное в плане частного предпринимательства законодательство (и тут важно упомянуть практически обязательную необходимость дачи взяток должностным лицам, без чего было практически невозможно осуществлять полноценную предпринимательскую деятельность). Как следствие, именно эта среда, вероятно, и сформировала будущего российского предпринимателя таким, каким он представлялся в 90-е годы, да и, что греха таить, представляется сейчас.

Кооператор не оправдал надежд советского руководства времен заката СССР. Он не стал играть по правилам и потихоньку переводить экономику страны на рыночные рельсы — он хватал то, что можно схватить и ковал деньги, пока горячо. Вместо очередного производственного киноромана, власти Советского Союза получили эксцентричную комедию с абсурдным концом. Примерно такую, как «Частный детектив, или операция "Кооперация"» Леонида Гайдая, снятая в 1989 году. Кстати, на удивление паршивый фильм на фоне остальных работ мастера.

Неделю назад в «Российской газете» была опубликована статья председателя Конституционного суда России Валерия Зорькина, в которой он заявил о некоторых недостатках Конституции страны, и предложил точечные изменения. В экспертном сообществе и Telegram обсуждают, не означает ли это скорую конституционную реформу, хотя в Кремле от такой идеи открещиваются. «Лента.ру» поговорила с одним из авторов действующей Конституции Сергеем Шахраем о практике «точечных изменений», настоящих и мнимых «перекосах» во власти и нападках на статью о запрете государственной идеологии.

«Диагноз правильный»

«Лента.ру»: Сергей Михайлович, с подачи Валерия Зорькина мы начинаем отмечать 25-летие конституции немного раньше. Что думаете о статье?

Сергей Шахрай: Статья председателя Конституционного суда не могла не вызвать огромный интерес. Я выделил в ней два момента. Первый, который я безусловно поддерживаю, — о том, что Конституцию нельзя менять в моменты кризиса. Об этом надо помнить всегда. В данном случае он говорит о санкционном давлении, о международной изоляции, которая отзывается и внутри страны. Когда страна находится в кризисе, экономическом или политическом, категорически нельзя трогать текст конституции. Мы в 1992 и 1993 годах на своей шкуре это испытали. Тогда в Конституцию было внесено 400 с лишним поправок, поправки стали формой политической борьбы, и все закончилось эпизодом гражданской войны.

И еще одно, с чем надо согласиться — это то, что творческий потенциал этой конституции не в полной мере использован.

А дальше начинается вторая часть, в которой Валерий Дмитриевич пишет о необходимости точечных поправок. Это его формулировка. И приводит известные блоки: баланс между президентом и правительством, исполнительной и законодательной властью, баланс между центром и регионами, и также он говорит о взаимоотношениях администрации президента и правительства.

Диагноз правильный. По этим линиям существует напряжение, и оно всегда будет существовать. Это политический процесс, процесс борьбы. Но предлагаемые Валерием Дмитриевичем варианты решения — неправильные. Он сразу предлагает поправки к Конституции.

Точечные.

Даже если с этим прилагательным. Мы с Сергеем Сергеевичем Алексеевым (также автор действующей Конституции; скончался в 2013 году — прим. «Ленты.ру») заложили в тексте Конституции политические инструменты саморазвития, совершенствования, настройки балансов.

Например, о правительстве принят специальный конституционный закон. Статус администрации президента можно также урегулировать законом. С одной стороны, этот статус будет подкреплен, а с другой — ограничен.

То есть, принятие федерального или конституционного закона позволило бы не трогать текст Конституции.

Да.

Можете привести еще какие-то примеры, когда принятие законов позволяло оставить главный документ страны в прежнем виде?

Например, с 1993 по 2000-2001 годы, в отсутствие федерального закона, активно использовались договоры между федеральным центром и субъектами. Когда был накоплен опыт — был принят федеральный закон о принципах разграничения предметов ведения и полномочий. Закон ограничил договорную практику и в то же время сделал ее законодательно урегулированной.

Вот это, кстати, подталкивает нас к следующему моменту. Глава Конституционного суда считает, что нужны точечные поправки для урегулирования отношений центра и регионов. Вот тут уж точно не нужны поправки! Открываем статью 76 Конституции, и там написано: по предметам ведения Российской Федерации и субъектов принимаются федеральные конституционные законы и федеральные законы. С помощью них и может происходить балансировка. Не надо принимать поправки к Конституции, чтобы решить, кто регулирует вопросы ценообразования на семечки подсолнечника.

«Парламент изобретен не для законов, а для контроля за деньгами»

И третий момент. Отношения парламента, законодательной и исполнительной власти. У всех общее место: «у нас полномочия парламента обрезаны». Но вопрос ведь в чем? Если в стране отсутствует многопартийная система (а у нас, пусть никто не обижается, многопартийной системы еще нет, и «Единая Россия» — это не партия, а политический механизм власти, и Компартия, и «Справедливая Россия»; мы будем считать их протопартиями, клетками, из которых что-то когда-нибудь вырастет), когда нет партийной конкуренции и партийного контроля оппозиции за властью, отдавать полномочия парламенту — это хуже, чем пилить сук, на котором сидишь. Это то же самое, что выбрасывать власть в мусорную корзину.

Давайте повышать полномочия парламента по мере создания многопартийной системы. Это аксиома.

Вообще, парламент изобретен человечеством, в частности, англичанами, уже 900 лет назад, не для законов. Он изобретен для контроля за деньгами правительства, то есть за деньгами налогоплательщиков. У нашего Федерального собрания обширнейшие возможности для контроля за расходованием денег правительством, и сегодня бывший министр финансов Кудрин возглавил счетную палату. Счетная палата — это орган парламента, который ему дала Конституция.

Не новые законы надо принимать, а освоить рычаги принятия решений. С развитием интернета и технологии блокчейн мы скоро будем принимать законы на федеральных и местных референдумах. Возникнет вопрос, а зачем тогда парламент? Можно будет в течение часа не то, что проголосовать за закон, а оформить его. Блокчейн исключит злоупотребления и фальсификации.

Тогда у парламента снова будет такая же роль, как 900 лет назад — контроль за расходованием наших денег.

Все эти механизмы были заложены в Конституцию еще при ее написании. У меня лежит в папке проект закона о Федеральном собрании, об администрации президента, о расширении контрольных полномочий парламента. Когда-нибудь мы к этому придем. Поправка — это расшатывание системы, конституционный закон — это ее укрепление. Ну и у Валерия Дмитриевича и его коллег есть такой инструмент как толкование. По юридической силе толкование даже выше поправки в Конституции.

Итог этого всего: диагноз правильный, лекарство — нет.

«Шла политическая бодяга»

Те проекты законов уже давно лежат у вас в папке? Что-то из этого готовилось параллельно с Конституцией?

В 1993 году этих документов быть не могло. Но каждый из них был заложен нами с Сергеем Сергеевичем как набор инструментов для развития Конституции, как перечень документов, необходимых для ее реализации.

Конституция, если обратите внимание, это очень небольшой по объему документ, и принимался он в трагический момент. Часто ее рассматривают как документ, фиксирующий, оформляющий, отливающий в бронзе сложившийся баланс политических сил. Конституция как итог. Есть конституции, которые являются очень хорошим форматом договора общественного согласия. Например, это конституция Испании. У нас в октябре 1993-го никакого общественного согласия не было. Был эпизод гражданской войны в столице нашей страны. И в этих совершенно неклассических условиях Конституция не могла играть роль фиксатора и не могла быть договором общественного согласия.

Поэтому мы с Сергеем Сергеевичем решали абсолютно нетривиальную задачу — как сделать документ, который из хаоса, как Lego, начнет собирать новое государство и новое общество. Нельзя было прописать полномочия правительства — конфликт! Нельзя было принять детальное решение о том, какие полномочия у центра, а какие у регионов — снова конфликт! А что можно было сделать? Можно было закрепить базовые принципы и дать инструменты. Мы так и сделали.

То есть, в тот момент это был некий идеал, который бы устроил всех.

Правильно. Мы называли это образ желаемого будущего. Федерализм у нас должен быть кооперативным. То есть федерализм, основанный на сотрудничестве центра и регионов, поэтому очень объемная статья 72-я. Это предполагает наличие споров, конфликтов. Чтобы их не было — обращение в Конституционный суд, принятие конституционного закона, или заключение договора между субъектами. Мы дали полный набор инструментов, чтобы найти гармонию, не разваливая конституцию и не внося поправки.

Но готовились ли параллельно с Конституцией какие-то законы «наперед», на случай непредвиденных обстоятельств?

«Наперед» были готовы законы о референдуме (он уже был, но мы его привели в соответствие с Конституцией), конституционный закон о правительстве, конституционный закон о чрезвычайном положении и закон о Конституционном суде. Стержнем всей Конституции является как раз Конституционный суд, это ее ангел-хранитель.

С 1993 по 1997 годы из-за политического противостояния в Думе, где у Геннадия Андреевича Зюганова частенько было большинство, законы не принимались вообще. Шла политическая бодяга.

То есть, борьба против Ельцина.

Да, импичмент — не импичмент, распустить — не распустить… Ни налоговые законы, ни о местном самоуправлении, ни об организации власти в субъектах... Конституционный суд в этих условиях фактически играл роль законодателя. Он выносил решение о том, как должна быть построена власть в Алтайском крае или в Удмуртии.

Тогда спорили, депутаты должны избирать губернатора или население. Слава богу, суд и тогда решил, и сейчас мы вернулись к тому, что губернатор должен избираться населением.

По сути, Конституционный суд своими решениями подталкивал депутатов. Ребят, если вы не будете принимать законы, все решат суд и президент. 30 апреля 1996 года появилось решение Конституционного суда о том, что, если парламент не принимает законы, могут появляться указы с силой закона. Депутаты тогда быстро начали работать, потому что паровоз уходил без них.

«Как только мы запишем государственную идеологию, идеология умрет»

Если вернуться к статье Зорькина. Там фигурирует словосочетание «Живая конституция». Что под этим нам надо понимать? Не тот ли это случай, когда конституцию подстраивают под сиюминутные нужды власти?

Наша Конституция специалистами всего мира оценена очень высоко. После нашей Конституции появилась куча работ о саморазвивающихся конституциях. Это когда документ зацементировал базовые правила, фундамент, но дал возможность стены, окна, крышу делать в зависимости от ситуации. «Саморазвивающаяся конституция» — это широко принятый юридический термин.

Валерий Дмитриевич сказал о том же самом, только языком, понятным читателю.

Значит, изменять Конституцию все же можно.

Развивать. Сколько раз мы меняли принципы формирования Совета федерации? Раза три точно. Но Совет федерации, как палата, остался, как орган, представляющий интересы субъектов он тоже остался. Но это были прямые выборы, с 1993 по 1995 годы. Это были первые лица: губернатор и председатель заксобрания. И, кстати говоря, именно эту модель мы закладывали. Потому что задача Совета федерации — не придумывать законы, а согласиться или нет с тем, что предложила Дума, пропустить это через себя. И первое лицо брало на себя обязательство в своем регионе этот закон реализовать.

Когда, кстати, президент Ельцин в конце своих полномочий, как известно, болел, и бывал недееспособен, роль коллективного президента сыграл Совет федерации. Аккуратно и мудро руководил Егор Строев: притормаживал Госдуму, страховал президента, поддерживал Примакова в правительстве.

Когда в Совете федерации появились не первые лица, а представители, то сразу значение органа упало. Полномочия остались — авторитет исчез. Этот баланс между полномочиями и авторитетом у нас постоянно дышит.

Другая часть статьи Зорькина — о двухпартийной системе. При чем тут Конституция?

Всем бы хотелось стабильную политическую систему, а это предполагает, как минимум, две партии — одна у власти, другая в оппозиции. Напомню 96-й год. Партия «Наш дом Россия» Черномырдина и партия, которую возглавил Иван Рыбкин, это была попытка сконструировать двухпартийную систему. Борис Николаевич тогда так и сказал.

Но нельзя формировать двухпартийную систему в кабинете президента. Ее нельзя записать в Конституцию. В смысле, написать-то мы можем что угодно, но это то же самое, что пытаться закрепить в Конституции понятия любовь, мораль, религия. Есть вещи, которые от закрепления в Конституции только потеряют смысл. Как только мы попытаемся зафиксировать в Конституции двухпартийную систему, это станут не партии, а органы: орган правящей партии и орган оппозиционной партии.
Нельзя, нельзя. Эти вещи должны сами вырасти. Валерий Дмитриевич озвучил желаемую модель, которая, конечно, помогла бы стабилизации общества. Но ее нужно вырастить.

Были ли в самом начале попытки закрепить в Конституции баланс политических сил или политический курс?

Нет. Наоборот, посмотрите, как сейчас атакуется наша статья 13-я о запрете государственной идеологии. Как только мы запишем государственную идеологию, идеология умрет. Как только мы запишем ведущую роль одной партии, одной религии — конец партии, конец религии. За эти вещи нужно постоянно бороться, и не с помощью финансовой поддержки из бюджета, а с помощью своего авторитета, через работу с людьми. Природа явлений не может быть изменена юридическим оформлением. Скорее наоборот. А особенно у нас.

Как раз в статье главы Конституционного суда создается впечатление, что под словами «идеи солидаризма» подразумевается государственная идеология. Не о ней ли он говорит?

О ней. Его в хорошем смысле распирают идеи, он хочет хорошего своей стране. Когда идеи Зорькина станут всеобщими, тогда, поверьте, нужны будут не точечные меры, а какие-то другие. Он же сам пишет, что в обществе нет согласия. Его действительно нет. Когда общество по определенным линиям расколото, в этот момент изменения конституции приведут только к еще большему расколу. Это показывает опыт нашей страны.

Почему, на ваш взгляд, именно к части про идеологию так часто цепляются те, кто хочет изменить конституцию? И еще — за часть про религию.

Мое мнение — это от слабости. От неумения вести дискуссию. Это попытка прикрыть свои слабости нормой закона, и, соответственно, аппаратом государственного принуждения. Я не могу отстаивать свою идеологию каждый день, я проигрываю дискуссию за дискуссией, давайте мою идеологию запишем в Конституции.

И если мы запишем в Конституции, что православие — главная религия страны, мы большего вреда православию просто придумать не сможем. Мы же в России живем! Мы не любим, когда нам что-то навязывают.

«Система работала на 103 процента, когда премьером был Примаков»

Из слов главы Конституционного суда можно сделать вывод, что наша жизнь не дотягивает до того образа, который записан в Конституции. Вы согласны?

Из-за того, что мы не дотягиваем до стандарта социального государства, это статья 7 Конституции, хотя эта статья заставляет Конституционный суд принимать массу решений в налоговой сфере, в бюджетной сфере, в защите разных социальных групп… И если мы признаем, что да, не дотягивает, и сделаем вывод, что надо понизить стандарт, и тогда станет дотягивать, но нам это надо? Такая жизнь нафиг никому не нужна.

Сейчас написано, как должно быть. Это образ желаемого будущего, и к нему надо стремиться.

Во-вторых, смотрите. В любой религии есть базовые заповеди: не убей, не укради, не прелюбодействуй. Но в жизни все не всегда так. И что, нужно поменять заповеди? Надо, наоборот, совершенствовать человека, его душу, и за него бороться. Так и здесь. Вместо того, чтобы менять стандарты Конституции, лучше заставлять правительство, общество на эти стандарты работать.

Из Конституции следует, что ни один орган не должен обладать всевластием. Чуть ли не с этих слов ваш коллега Сергей Алексеев начинал свое выступление на Конституционной комиссии. Но ведь до этого мы тоже, мягко говоря, не дотягиваем?

Это вопрос баланса, вопрос разделения властей. Французские классики идеологи-революционеры писали, что диктатура парламента хуже диктатуры одного человека, например, Наполеона. Поэтому и придумали баланс: за правительством должен следить парламент, за парламентом следить избиратели, и не избирать заново неустраивающих депутатов, за теми и другими должен присматривать Конституционный суд. То есть, ни те, ни другие не имеют всей полноты власти. И это нас защищает от скатывания в диктатуру.

Над нашим президентом есть Конституционный суд. Сколько раз он обрезал полномочия президента, сколько раз отменял указы президента…

Напомните, пожалуйста, какой-нибудь конкретный случай.

1995, 1996, 1997 годы — Госдума и Совет федерации двумя третями голосов принимали тот или иной закон, допустим, о возврате ценностей после Второй Мировой войны, о запрете возвращать что-либо Германии. Понятно, что мы поругаемся со всей Европой, и президент против. Парламент проголосовал, и он обязан подписать, потому что об этом сказал Конституционный суд. Обратная история — указ президента об объединении силовых министерств Конституционный суд отменил. Это было в 1992-1993 годах. И таких примеров наберется на несколько листов.

А в новейшей истории? В XXI веке?

Наверное, самое свежее — это дискуссия о верховенстве норм международного права и Конституции. Парламент принял такое своеобразное решение, и Конституционный суд высказался. У нас международные договоры ратифицируются федеральными законами. Над федеральными законами есть еще два этажа — конституционный закон и сама Конституция. Поэтому норма международного права не может быть выше Конституции. Мы суверенное государство.

Мы, как любое государство, обязаны подчиняться нормам международного права, это статья 15 конституции, в случае, если это устраивает Россию. И есть механизм: если нас что-то не устраивает, мы можем денонсировать договор. Это, пожалуй, самый свежий пример того, как дискуссия была решена Конституционным судом.

За это нашу страну как раз часто критикуют. За то, что не исполняются какие-то решения ЕСПЧ.

Ну, это никуда не годится. Если мы ничего не опротестовали, то надо исполнять. Либо выходить из договора. Мы добровольно вписались в эту систему. Масса должностных лиц говорят, давайте в этом плане отменим 15-ю статью Конституции.

Когда Конституция только создавалась, были те, кто выступал против верховенства международных норм права?

Нет, тогда такой дискуссии не было.

Тогда, вероятно, у страны были совершенно другие проблемы, и никто не думал, что Россия окажется в таких условиях, как сейчас.

Тогда это считалось аксиомой. И к этому должно вернуться.

И к вашему вопросу о балансе. У нас не американская модель, у нас президент не возглавляет исполнительную власть. У нас исполнительную власть возглавляет правительство. И эта система работала на 103 процента, когда премьером был Примаков. Ведь управлять надо уметь, а у нас многие премьеры прячутся за спину президента. Зачем брать на себя непопулярные решения? Авторитет у президента, уважение и власть — тоже у него.

Примаков не прятался, сам решал. Это было правительство, которое небольшой период времени полностью соответствовало Конституции.

И должны быть органы, которые не относятся ни к законодательной, ни к исполнительной, ни к судебной ветви власти. Центральный банк, например. Или прокуратура.

Но ведь была поправка, которая дала президенту право назначать прокуроров. Перекос произошел.

Нет, прокуроров назначает Совет федерации.

По предложению президента.

Да. В конституционном праве это принцип двух ключей. Полномочий президента недостаточно. Он может назначить на месяц исполняющего обязанности, но должен поддержать парламент. Полномочий парламента недостаточно, чтобы поймать на улице дядьку и назвать его генеральным прокурором. Принцип двух ключей гарантирует независимость… Ну, относительную независимость генерального прокурора, судьи, счетной палаты. Органы специальной компетенции — они все рождаются как дети законодательной и исполнительной власти и не подчиняются в полной мере ни тому, ни другому.

А президент у нас выведен из исполнительной власти. Как я говорил, у нас не американская модель. У нас реализована модель Михаила Михайловича Сперанского, 1809 год. Это модель, при которой глава государства текущую власть не осуществляет, а является арбитром, должен рассматривать споры, обеспечивать баланс, стабильность государственной власти. Мы с Сергеем Сергеевичем называли это российской моделью британской королевы. В одном наша модель в конституционном совещании была перекошена — президента наделили правом издавать нормативные указы.

«Чем хуже становится ситуация, тем больше мы хотим поменять Конституцию»

Вы говорили об ослаблении роли Федерального собрания. Это не перекос?

Это не я говорил. Я процитировал либеральных политиков. Валерий Дмитриевич сказал более завуалированно, нарушен баланс между законодательной и исполнительной властью. Я объяснил: роль парламента может и должна быть выше, когда в стране есть многопартийная система. Когда есть политическая система, и оппозиция может присматривать за финансами находящейся у власти партии. По Конституции такая возможность у нас есть. Давайте ей пользоваться.

И давайте вернем губернаторов в Совет федерации.

И вернем первых лиц в Совет федерации, да. В этом плане есть перекос. Как я уже говорил, у нас авторитет и полномочия оказались в разных ветвях власти. Первые лица регионов сидят в Госсовете, но там они — авторитетные люди без полномочий. В Совете федерации сидят люди с полномочиями, но никому не известные.

Так мы можем реально повысить роль Федерального собрания, а значит и парламента в целом, без изменения Конституции. Это надо делать немедленно, тем более в такой кризисной ситуации. В середине 90-х сильный Совет федерации спас страну. Это принцип федерализма и принцип разделения властей.

Но ведь это — в идеальном мире, где есть честные выборы губернаторов, где нет по крайней мере муниципальных фильтров.

Согласен, все муниципальные фильтры нужно отменять. Но, согласитесь, это не имеет никакого отношения к тексту Конституции.

Мы вообще удивительная страна. Чем хуже становится ситуация, тем больше мы хотим поменять Конституцию. От этого лучше не станет.

Часто ли вам звонят и спрашивают, Сергей Михайлович, а что если мы вот в этом месте вот так поправим?

Были активные консультации, они касались и дискуссии о том, что выше, норма международного права или норма Конституции. Я и в администрации, и в правительстве, и выше — объяснял то, что сейчас объяснял вам. Они пошли путем решения Конституционного суда.

По формированию Совета федерации тоже. По Калининградской области. Я показывал, что по статье 66-й есть механизм закрепления особого статуса этого региона.

Или, например, каждые 12 лет у нас происходит дискуссия: много или мало у нас субъектов федерации? Сейчас правительство выкатило очередной документ, что надо создать 14 мегарегионов. И в ноябре это решение будет принято. А почему 14?
Есть критическая масса, после которой страна распадается. Если субъект федерации становится настолько богатым и великим, что ему становится не нужна общая страна, поверьте, он найдет момент политического кризиса и способ из страны выйти. Субъектов должно быть много, больше 50-60, должен быть смысл жить вместе. Это философия государственного устройства.

Моя любимая идея — о местном самоуправлении. Там должны голосовать только налогоплательщики. Не пенсионеры, не дети, школьники, студенты, которые еще не работают. Почему? Потому что местное самоуправление — это решение задач местной жизни под свою ответственность, за свои деньги. Это заложено в Конституции, но не реализовано. Поверьте, мы к этому придем.

Российский президент Владимир Путин выступил на Валдайском форуме в Сочи. Он был резок и категоричен. Он говорил о врагах России, о бесстрашии страны и готовности ее жителей умереть за идею. Он не обошел вниманием и события в Керчи. «Лента.ру» собрала самые эмоциональные цитаты президента.

О том, чей Крым

«Крым это наше. Мы никуда не забираемся. Наше почему? Не потому, что мы пришли и что-то схапали».

«Здесь же у всех демократия. Что такое демократия? Это власть народа. Она как проверяется? С помощью референдумов, выборов и так далее. Люди пришли на референдум в Крыму и проголосовали: хотим быть а) независимыми, следующим шагом — хотим быть в составе Российской Федерации».

О перспективах ядерного удара по России

«Агрессор все равно должен знать, что возмездие неизбежно. Что он будет уничтожен. А мы — жертвы агрессии. И мы, как мученики, попадем в рай, а они просто сдохнут. Потому что они даже раскаяться не успеют».

О том, каких проблем Россия боится

«Никаких. Мы вообще ничего не боимся. Страна с такой территорией, с такой системой обороны, с таким населением, готовым отстаивать свою независимость, суверенитет… Далеко не везде, не во всех странах есть такая предрасположенность граждан жизнь свою отдать за Отечество. У нас есть. С этим никто ничего не может поделать. Это вселяет в нас уверенность в том, что мы можем чувствовать себя спокойно».

О своем и о «придурочном» национализме

«Если мы будем выпячивать такой пещерный национализм вперед, поливать грязью представителей других этносов, мы развалим страну, в чем не заинтересован русский народ. А я хочу, чтобы Россия сохранилась, в том числе и в интересах русского народа. В этом смысле я и сказал, что самым правильным, самым настоящим националистом являюсь я. Но это не пещерный национализм, дурацкий и придурочный, который ведет к развалу нашего государства — вот в чем разница».

О трагедии в Керчи

«Вчерашняя трагедия — это в том числе, судя по всему, результат глобализации, как ни странно. Вот в соцсетях, в интернете мы видим, что там целые сообщества созданы. Все началось с известных трагических событий в США. Молодые люди с неустойчивой психикой каких-то лжегероев для себя создают. Это значит, что все мы плохо реагируем на изменяющиеся условия в мире. Это значит, что мы не создаем нужного, интересного и полезного контента для молодых людей. Они хватают вот этот суррогат героизма. Это и приводит к трагедиям подобного рода».

О том, стоило ли рисковать в Сирии

«Вчера мы достаточно подробно говорили об этом с президентом Египта, он разделяет эту позицию, ее разделяют многие лидеры в мире. В основном мы добились своих целей. За эти годы мы освободили практически 95 процентов территории, не позволили развалиться государству как таковому».

«Переживать за наших бойцов лучше на территории Сирии, чем переживать за наших бойцов на территории России».

О том, слушает ли его Дональд Трамп

«Я не разделяю мнения тех, кто говорит, что он токует, как тетерев, и не слышит никого. Это неправда»

«Может, он с кем-то себя так и ведет, они сами виноваты. А у нас с ним нормальный вполне профессиональный диалог и, конечно, он слышит. Я вижу, он не просто слышит, а реагирует. Он может в чем-то не соглашаться так же, как и я с ним в чем-то не соглашаюсь. Это нормальная дискуссия двух партнеров».

О том, кто пьет подаренное ему вино

«Это не шутка то, что я сейчас скажу. Мне подарили несколько бутылок вина… Ну, коллеги мои. И сотрудники охраны спрашивают: Владимир Владимирович, будем проверять, или вы сами выпьете? Я говорю — проверяйте (машет рукой и смеется). Тем более я сам не очень-то употребляю».

О недовольстве пенсионной реформой

«Знаете, в чем феномен России? У нас люди умные. Им не нравится, но они понимают, что государство должно это сделать».

«Сейчас правительство проводит ряд необходимых, болезненных, но вынужденных мер, связанных с пенсионным законодательством, с изменением пенсионного возраста. Но во всех странах одно и то же. Кому понравится? Я прекрасно этих людей понимаю».

О том, каких перемен хочет лично для себя

«Я хочу, чтобы мы закончили уже дискуссию. Потому что мне нужно в Узбекистан улетать, а я еще хочу в хоккей поиграть по дороге».

В России ежегодно заболевают раком около 600 тысяч человек. Половина из них — умирают. При этом 22 процента — в первый же год после постановки диагноза. В мире этот показатель почти в два раза ниже. По поручению президента Минздрав разработал федеральную программу по борьбе с онкозаболеваниями. Сейчас она активно обсуждается профессиональными сообществами. Почему стоимость лечения онкологии между российскими регионами может различаться в несколько раз, для чего онкологи начали внедрять вип- и экономварианты лекарственной терапии и почему у пациентов, у которых диагностируют рак в начале года, больше шансов выздороветь «Ленте.ру» рассказал исполнительный директор Российского общества клинической онкологии (RUSSCO), директор Бюро по изучению рака почки Илья Тимофеев.

«Лента. ру»: Последние две недели одна из главных тем в медицине — это Нобелевская премия американцу Джеймсу Эллисону и японцу Тасуку Хондзё за разработку новой терапии онкологических заболеваний. В чем она заключается и применяется ли в России?

Илья Тимофеев: Эти ученые действительно совершили революцию в лечении рака. И ценность открытия в том, что речь не просто о фундаментальной науке. Онкологи всего мира уже на практике это используют.

Идея такая – эти два человека открыли специальные мишени на лимфоцитах. Когда мы их блокируем, иммунные клетки растормаживаются, становятся активными и убивают раковые клетки. Фармацевтические компании на основе этого метода создали иммунологические препараты, блокирующие нужные рецепторы. Эти препараты уже используются в России.

Наверное, стоят как самолет?

Два препарата находятся в списке ЖНЛВП (жизненно-необходимые и важнейшие лекарственные препараты — прим. «Лента.ру. ). Это значит, что их могут назначать в рамках ОМС, закупать больницы. То есть для пациента лечение — бесплатно, все оплачивает государство. Лекарство действительно дорогое. Но после вхождения в список ЖНЛВП в два раза подешевело за упаковку — с 700 до 300-400 тысяч рублей.

«Нобелевские» препараты лечат какие-то определенные типы онкологии?

Они практически универсальны. Но больше всего используется при терапии рака легкого, меланоме, в онкоурологии: рак почки, мочевого пузыря. Для пациентов с раком легкого наше общество химиотерапевтов запустило программу тестирования опухоли — любой врач из региона может бесплатно отправить в наши аккредитованные лаборатории ткань на исследование, которое покажет, будет ли в этом случае работать иммунотерапия или эффективнее выбрать другой метод.

Какова потребность и многие ли получают?

По грубым оценкам, около 70 процентов онкобольных имеют показания к этому новому виду лечения. Получают же его, по моим оценкам — примерно 30 процентов от тех, кому необходимо.

Российское общество клинической онкологии составляет протоколы для лекарственного лечения злокачественных опухолей. Пациенты подозревают, что эти рекомендации существенно отличаются от того, что практикуется в Европе, они более экономны. Так ли это?

RUSSCO действительно уже на протяжении семи лет издает для российских врачей практические рекомендации лечения онкологических больных. Они основаны на мировых стандартах и ежегодно обновляются. Рекомендации имеют две опции. В первой собраны самые передовые методики, которые применяются в мире. Но поскольку мы понимаем, что лекарственное обеспечение в России не везде идеальное, то формируем также минимальный набор рекомендаций по лечению, ниже которого врачу уже опускаться нельзя.

Словосочетание «минимальный набор» вызывает неприятные мысли. То есть больной как бы не долечивается, и даже если опухоль отступит, то вероятность рецидива повышается?

«Экономные» рекомендации тоже основаны на международной доказательной базе. Но если «передовые»— это лучшее на сегодняшний день, то минимальные — годичной, двухгодичной давности.

На самом деле в оптимизированном варианте ничего аморального нет. Вот представьте ситуацию: вы выбираете автомобиль, желаете «Лексус» или «Мерседес». Но денег в обрез. Поэтому смотрите самые лучшие, эффективные предложения под ваш бюджет. Также и здесь. До того как мы стали формировать протоколы минимума, знаете как все обычно было в больницах? Врач видел стандарты, где подробно описано как и что давать больному. Понимал, что ничего подобного в его больнице нет и вряд ли появится. И предпочитал просто ничего не назначать. Мы проводили исследование — как лечат рак почки. Выяснилось, что 20 процентам больных при метастазах никакие препараты не назначались, по большому счету они были обречены. Чтобы исключить такие ситуации RUSSCO и сделало стандарт-минимум.

В международных рекомендациях такой градации до последнего времени не было. Но сейчас американская ассоциация онкологов NCCN пошла по нашему пути. Они стали выпускать несколько вариантов рекомендаций для стран с разными уровнями экономик: средний, низким, высоким. То есть российский опыт оказался востребованным. Потому что ни одна страна в мире не может обеспечить все самое лучшее.

Почему вы думаете, что американцы переняли именно российский опыт?

Американцы использовали очень близкий подход. Председатель RUSSCO профессор Тюляндин входит в рабочую группу NCCN по созданию и написанию международных рекомендаций для разных стран.

Минимум и максимум сильно отличаются в цене?

Если грубо говорить, то месяц лечения метастатического рака стоит 200-300 тысяч рублей. Сколько таких курсов понадобится — зависит от характеристик опухоли. Для рака почки, например, годовое лечение обойдется примерно в полтора миллиона рублей. В экономварианте месячный курс потребует примерно 20-30 тысяч рублей. В ряде случаев, например, где нет максимума, минимума достаточно, стандартом является химиотерапия, как у некоторых пациентов с раком легкого. Где-то требуется перейти на другое лечение.

Разница в стоимости действительно значительна. Но пациентские сообщества жалуются, что в некоторых регионах даже этот минимум достается не всем?

По моим ощущениям потребность в лекарствах в целом закрывается где-то на 60-80 процентов. Но это субъективная оценка. Точного учета в России не ведется.

Как врач определяет кому дать лекарство, а кому — нет? Пациенты думают, что это зависит от величины «благодарности» доктору?

Взятки тут никакой роли не играют. Все гораздо проще. Выделили больнице десять упаковок препарата. Первые десять пациентов пришли в январе — лекарство им досталось. А для следующих — возможности уже нет. Практически везде такая жуткая закономерность. Кто заболел раком в начале календарного года — практически повезло, потому что у них более высокий шанс получить лечение. Если диагностировали заболевание ближе к декабрю, то в больнице скорее всего препаратов в наличии не окажется. Это лишь одна из возможных причин неполучения препарата.

И что людям делать?

Своим пациентам я всегда говорю — дорогу осилит идущий. Советую бороться за свою жизнь. Кто-то пишет в прокуратуру, Минздрав. Кто-то судится. Конечно, не все врачи любят таких «активистов». Потому что при жалобах крайним часто оказывается лечащий доктор. Потому пациентам важно самим читать, что рекомендуется при их течении болезни. Ознакомиться с теми же опубликованными рекомендациями для пациентов и задавать врачу побольше вопросов.

Почему вы говорите, что учет потребностей в лекарствах не ведется?

Он ведется, но не такой, какой рекомендуется по международным стандартам. Регионы сейчас определяют потребность в лекарствах по аналогии с предыдущим годом: смотрят сколько было потрачено и примерно столько же заказывают. На реальные цифры заболевших внимания редко обращают.

Можно сказать, в каких регионах лучше всего лечат, в каких — хуже?

По идее, чтобы сравнить результаты можно ориентироваться на показатели смертности от рака. Но я не уверен, что цифры некоторых регионов — адекватны. Например, Чечня. Там онкологическая смертность очень небольшая. Но это вовсе не означает, что там самое лучшее лечение в стране. Трудно сейчас выявить какие-то зависимости.

Фальсифицируют цифры?

Скорее неточно учитывают. Например, онкологический больной умер, а его смерть записывают в какую-то другую графу: болезни системы кровообращения и пр. По идее нужен нормальный раковый регистр, чтобы четко понимать — сколько у нас больных, как продвигается их болезнь, эффективно ли их лечат. У нас же сейчас регистр есть, но как попал в него больной с первой стадией рака, так он там навечно и остался. То есть мы про дальнейшую судьбу этого пациента ничего не знаем. Может, он умер или в ремиссии, или первая стадия перешла в четвертую. Регионы практически не анализируют свои пятилетние результаты. Самое печальное, что врачи сами не знают — есть ли их вклад и какой — в продлении продолжительности жизни онкопациентов.

Хотя в отдельных регионах — отличная статистика. Например, Самара. Канцер-регистр там анализирует практически все течение болезни пациента. И кстати, такая четкость помогает Самаре выстраивать планирование лечения в соответствии со стандартами. Я могу про Самару говорить на примере онкоурологии. В этой части потребности в лекарствах там практически закрыты. То есть с помощью четкой доказательной базы региональные власти могут обосновать свои финансовые нужды. Вообще формирование тарифов на лечение вызывает у онкологов много вопросов. Нет единого государственного стандарта. Различия в финансировании между российскими регионами могут отличаться в 10-25 раз.

Где дешевле всего?

Например, тариф на лечение онкологических пациентов в условиях дневного стационара в республике Саха составляет 548 406 рублей, а в Московской области — 22 545. На Чукотке день пребывания на больничной койке оценивается в 222 562 рублей, в Саратовской области — 14 517. Не могу даже сказать на основании чего Минздрав устанавливает эти тарифы.

Качество онкологической помощи зависит от финансирования?

Естественно, от денег зависит многое, но далеко не все. Огромную роль играет человеческий фактор, кто управляет онкологической службой в регионе и как эффективно распределяет выделенные государством средства. Одна из проблем — в России нет единого стандарта по оснащению онкологических отделений больниц оборудованием, штатному расписанию. Что регион считает нужным, то и делает.

Где-то в штате — химиотерапевты и хирурги. А есть регионы, где всем занимается только хирург. То есть сначала оперирует, а потом назначает лекарства. Нагрузка на врачей везде разная. Есть больницы, где на одного химиотерапевта приходится до 20 пациентов. Или мы, например, всегда удивляемся, что в таком крупном городе как Новосибирск, нет ни одного отделения химиотерапии.

20 пациентов на одного врача — это много?

Не просто много, а нереально много. Я на собственном опыте могу сказать, что для оказания качественной помощи оптимальная нагрузка — это пять пациентов. Врач ведь должен не просто на бумажке расписать схему терапии, но и подробно рассказать больному, что и как с ним будет происходить. Это все в дальнейшем скажется на качестве жизни пациента. Все лекарственное онколечение — токсичное. Побочные явления бывают у 90 процентов больных. Нежелательных явлений много: диарея, рвота, стоматиты, гематологическая токсичность и так далее. И нужно объяснить, что делать со всем этим. А если у врача 20 человек — нереально всем уделить внимание.

Сейчас врачи и чиновники активно обсуждают наполнение национальной программы по борьбе с раком. Она может изменить ситуацию, там планируются какие-то кардинальные меры?

Мы очень на это надеемся. Наше общество — одно из самых крупных профессиональных объединений в стране. Участвуем в национальной программе по разработке клинических рекомендаций лекарственной терапии рака. К другим нюансам мы не привлечены, хотя хотелось бы. Например, вызывает много вопросов предполагаемое масштабное строительство протонных центров по всей стране. Туда планируется вкладывать большие деньги. Но, целесообразность таких трат, учитывая известную эффективность метода, вызывает у многих онкологов сомнение.

Намекаете, что деньги будут выброшены на ветер?

В условиях очень ограниченного бюджета логично, что средства должны тратиться на основные и реально работающие вещи. Доказательная база того, что протонная терапия работает — минимальна. Но даже если закрыть на это глаза, метод подойдет лишь небольшому количеству онкобольных. Вместе с тем сегодня многие онкологические центры в России не обеспечены современным оборудованием для лучевой терапии. Часто если оно и есть, то морально устарело и просто не выполняет своей роли. Напомню, что сегодня хирургия, лекарственное лечение и лучевая терапия — три кита лечения онкологии. Многие разновидности лучевой терапии сегодня практически не применяются в России.

Например?

Стереотаксическая терапия. На Западе — это уже рутина, стандарт который обязательно применяется у пациентов с метастазами в мозг. Многие опухоли дают такое осложнение. У нас сейчас иногда при таком течении болезни предлагают хирургическое лечение или стандартную лучевую терапию. Но когда у пациента 5-10 метастазов — скальпель бессилен. Может помочь только прицельное облучение каждого метастаза. Метод достаточно дорогой, но будет востребован многими. А мы ведь говорим об эффективности затрат.

Какой сейчас самый распространенный вид онкологии в России?

Если говорить в целом по мужчинам и женщинам — это рак легкого. Он считается одним из самых «трудных», плохо поддающихся лечению. Например, при раке предстательной железы выздоравливают 98 процентов пациентов, для рака легкого по всем стадиям — 12 процентов. Разница колоссальная. Но сейчас для этого вида рака активно начали внедряться новые методы. Возможно, ситуация изменится.

Правда ли, что рак — молодеет?

Средний возраст, когда возникает онкология — 55-60 лет. У каждого человека в течение жизни образуются миллионы раковых клеток, но заболевают раком — единицы. Иммунная система борется с поломками. Однако с возрастом иммунитет ослабляется и уже не способен активно работать, а количество опухолевых клеток в организме возрастает. Поэтому чем дольше человек живет, тем выше вероятность у него дождаться своего рака. Поскольку продолжительность жизни постоянно растет, то и заболеваемость злокачественными опухолями в перспективе будет больше. Но есть и положительный момент. Несмотря на рост заболеваемости, смертность снижается примерно на один процент в год.

Это в целом по всем странам? А Россия как на этом фоне?

Глобально, несмотря на трудности, мы идем в ногу. В темпы Восточной Европы по снижению смертности мы укладываемся.

Наши ученые вносят какой-то вклад в общемировую борьбу с онкологией?

Тут две стороны. Россия входит в топ-10 стран в мире по участию в международных клинических исследованиях новых препаратов. Для пациентов — это очень хорошо. Они бесплатно имеют возможность получить то, что в будущем может стать революционным. И для врачей это очень полезно, так как они получают опыт использования самых современных методов.

Объем собственных российских исследований очень небольшой, так как на это нет денег. Например, в США, которые считаются лидером в онкологии, государство выделяет 6,5 миллиарда долларов в год на исследования рака. В России сопоставимая сумма выделяется на все здравоохранение. В таких условиях конкурировать очень сложно. Поэтому пока для наших ученых достойный выход — это становиться частью международных исследовательских групп. Это пока у нас получается. Все наши лидеры входят в различные международные советы. То есть интеллектуальный вклад мы вносим.

Стоит ли ждать в ближайшее время новых прорывов в лечении рака?

Для лечения опухолей крови большие надежды возлагаются на CAR-T — метод. Это генная терапия. Собственные лимфоциты пациента «перепрограммируют», чтобы они могли находить опухолевые клетки и уничтожать их. Вообще сегодня на различных международных онкологических конгрессах треть всех сообщений, посвященных фундаментальным научным исследованиям — о возможностях генной терапии. На экспериментальном уровне сейчас пытаются редактировать ДНК — вырезать пораженные участки больной клетки, чтобы превратить ее в нормальную. Наиболее активно такие исследования ведутся для лечения ВИЧ. Но если метод будет найден, это вызовет революции во всем. В будущем можно ждать прорывов и от таких видов лечения как ингибиторы котрольных точек и таргетная терапия. Проблема одна — как сделать так, чтобы инновации были доступны по стоимости обычным пациентам.

На этой неделе начался отбор на конкурс управленцев «Лидеры России» — уже второй по счету. В прошлом сезоне победителями конкурса стали 103 человека. Из них двое стали губернаторами, трое — заместителями федеральных министров. На это раз принять участие в нем смогут граждане абсолютно любой страны. Только за первые сутки на участие в конкурсе было подано более 24 тысяч заявок. Цифры и факты о конкурсе в инфографике «Ленты.ру».

Отставка губернатора Санкт-Петербурга Георгия Полтавченко вскрыла давно существующие проблемы управления Северной столицей. Петербургская пресса предрекает череду громких расставаний с бывшим чиновничьим истеблишментом города.

Первой ласточкой оказалась глава юридического комитета городской администрации Юлия Осипова, которая 9 октября была вынуждена покинуть свой пост. Наблюдатели видят в этой отставке начало широкомасштабной «зачистки» Смольного, на которую у временно исполняющего обязанности губернатора Александра Беглова якобы имеется мандат президента. Особенный интерес в связи с ожидаемыми перестановками вызывает естественный вопрос, кто будет курировать бюджетную часть города. Особенно сферу государственных закупок, занимающую второе место в общероссийской системе (469 миллиардов рублей по итогам 2017 года).

Лакомый кусок

В нынешнем году система государственных закупок окончательно становится электронной, что по замыслу правительства позволит увеличить ее эффективность, а соответственно, и объемы средств, которые через нее проходят (для понимания — в Москве этот показатель составляет 2 триллиона рублей по итогам 2017 года). Санкт-Петербург вполне может подтянуться к столичным показателям, так как в регионе регулярно анонсируют крупные проекты — инфраструктурные, урбанистические, да и просто — повседневные, рутинные, но без которых город жить не может.

В конце августа 2018 года в Санкт-Петербурге проходил Второй межрегиональный форум контрактных отношений. В центре внимания представителей власти предержащих были как раз проблемы, связанные с государственными закупками. Вице-губернатор города Сергей Мовчан (курирует в городе госзаказ) тогда обратил особое внимание присутствующих на то, что Санкт-Петербург постоянно совершенствует закупочную систему, инициируя мероприятия по борьбе с коррупцией, общественному контролю, обеспечению открытости и прозрачности.

«Наш город первым в стране инициировал проведение ежемесячных мероприятий по анонсированию предстоящих закупок до публикации извещения о них в единой информационной системе. Это позволяет сделать городской госзаказ максимально открытым и конкурентным: вход на анонсирование свободный для представителей бизнеса, общественных организаций, прессы», — отмечал он.

Однако несмотря на это, есть в данной бочке меда и небольшая ложечка дегтя. Связана она с работой председателя Комитета по государственному заказу Санкт-Петербурга Дмитрия Сачкова, которого нет-нет, да критикуют в местной прессе. Хотя по каким-то странным причинам поисковики, особенно отечественный Яндекс, практически не замечают этой критики. Но менее зависимый от российских реалий Google отмечает, почему так происходит, формулировкой: «некоторые результаты поиска могли быть удалены в соответствии с местным законодательством». «Дело в том, что в соответствии с российским законодательством граждане России в некоторых случаях могут подать нам запрос на удаление определенных URL, связанных с их именем, из результатов поиска на Google.ru», — уточняет робот свое поведение при поиске информации о Дмитрии Игоревиче Сачкове.

Тем не менее отсутствие чего-либо на поверхности, не означает, что этого нет в глубине информационного пласта. Так, например, интернет сохранил некоторые неоднозначные материалы, касающиеся деятельности Дмитрия Сачкова на руководящих постах в структурах, аффилированных с холдингом «Фаэтон» братьев Снопков. Интересы холдинга были связаны со строительством и заправками. Один из авторитетных девелоперов Санкт-Петербурга в беседе с «Лентой.ру» охарактеризовал деятельность холдинга весьма кратко: «С "Фаэтоном" приличные люди старались не работать — полные отморозки».

По утверждению oglaskaspb.com, Дмитрий Сачков очень вовремя покинул пост генерального директора «Фаэтон Девеломент Групп». Как пишет ресурс, он фактически «перестал числиться в компании генеральным директором непосредственно перед тем, как в отношении нее была инициирована процедура банкротства. Это невольно вызывает ассоциации с руководителями, которые покидают свои компании, намеренно доведя их до финансового кризиса», — утверждает издание. А закончилось все тем, что в феврале 2013 года УМВД России по Центральному району Санкт-Петербурга возбудило уголовное дело по статье «мошенничество в особо крупном размере». Поводом для него стало заявление одного из основных кредиторов холдинга — банка ВТБ, которому «Фаэтон» оказался должен 713,5 миллиона рублей, выведенных из него через подставные фирмы.

Или — еще один увлекательный рассказ из глубин интернета о взаимоотношениях, которые выстроились после прихода Сачкова на должность председателя Комитета по госзаказу Санкт-Петербурга между относительно небольшой московской электронной площадкой «ЭТС» (НЭП), аффилированной с группой «Фабрикант». За подписью вице-губернатора Игоря Албина тогда появилось специальное поручение перевести все торги города только и исключительно на эту площадку, хотя правительством утверждены для этих целей целых шесть ЭТП. К тому же НЭП занимает всего четвертое место среди отечественных площадок по объему размещенных заказов с долей в 19,38 процента.

Тогда чиновники Антимонопольного ведомства города высказали изданию «Деловой Петербург» мнение, что «в этой инициативе просматриваются признаки нарушения статьи 15 "Закона о защите конкуренции"». А руководитель УФАС по Петербургу Вадим Владимиров прокомментировал эту новацию так: «Указанная статья напрямую запрещает органам госвласти субъектов РФ принимать акты и осуществлять действия, которые могут привести к недопущению, ограничению, устранению конкуренции. В данном случае может получиться, что для одной площадки будут созданы преимущественные условия по сравнению с ее конкурентами». Сразу оговоримся, что в самом «ЭТС» изданию сообщили, что «не видят нарушения конкуренции в данной договоренности со Смольным».

При этом на словах Сачков, выбравший для основного оборота госзакупок единственную московскую площадку, демонстрировал стремление к развитию конкуренции в этой сфере и локализации данного сегмента в регионе. Так, например, он поддержал предложение правительства Москвы разрешить городам федерального значения, а также субъектам РФ с объемом госзакупок более 100 миллиардов рублей в год, использовать собственные интернет-порталы, независящие от ЕИС.

«В регионах действительно существуют свои информационные системы, представляющие собой логический механизм учета, планирования и исполнения предписанных законом закупочных операций. Однако мы не считаем правильным отказ от взаимодействия с ЕИС», — рассказывал Дмитрий Сачков в интервью изданию «Бюджет.ру». «Я уже неоднократно говорил о том, что это будет противоречить принципу единого экономического пространства на территории РФ. Санкт-Петербург предлагает дать приоритет региональным системам: созданные в региональных информационных системах документы в соответствии с законом должны быть опубликованы в ЕИС. Если интеграция данных невозможна, то необходимо опубликовывать в ЕИС подписанный первичный документ в качестве копии, зарегистрированной в личном кабинете заказчика в ЕИС. Таким образом мы выступаем за увеличение роли региональных систем для работы государственных заказчиков», — подчеркивал он.

Монополизация now

Между тем судя по тому, что удалось «накопать» питерским СМИ, на деле в городском секторе закупок, наоборот, происходила скрытая монополизация. Такой вывод следует из того, что с 2018 года комитеты и районные администрации потеряли полномочия по распоряжению госзаказом свыше 20 миллионов рублей, все остальные закупки стали проходить только через комитет по госзаказу.

Примечателен генезис этой инновации. Когда Дмитрий Сачков пришел на пост председателя Комитета по госзакупкам в феврале 2015 года — тогда комитеты, районные администрации и госучреждения самостоятельно проводили любые тендеры и аукционы на сумму от 50 миллионов рублей. Уже в апреле 2016 года сумма была снижена до 40 миллионов рублей, а с 2018 года — уменьшена еще вдвое (это на фоне роста курса доллара, увеличившегося ровно вдвое за тот же период). То есть господина Сачкова ни одни более-менее существенные торги миновать не могут.

«Теоретически это нововведение может увеличить прозрачность закупок. Комитет по госзаказу может вносить изменения в техническую документацию, которую в комитете или районе написали под конкретного подрядчика», — комментировал тогда инициативу Дмитрия Сачкова руководитель регионального антикоррупционного центра «Трансперенси Интернешнл» в Петербурге Дмитрий Сухарев. «Впрочем, на действия самого комитета по госзаказу тоже поступает много жалоб, в том числе в антимонопольную службу. Посмотрим, что у них получится. Зато можно гарантировать, что объем работы у комитета значительно вырастет. Даже не в 2 раза, а намного больше», — отмечал он же. Следствием этих новаций были многочисленные судебные разбирательства. Но главное не это — по мнению экспертов, экономии налогоплательщики при этом новом порядке так и не дождались.

По мнению экспертов «Делового Петербурга», десяток законов и постановлений указывают как раз на то, что такой тотальный контроль Комитета по госзакупкам города не требуется. Достаточно лишь согласовать предмет закупки и месяц, когда ее объявят. Установленная же с приходом Сачкова система лишь увеличивает бюрократию и, главное, риск коррупции.

Еще в 2016 года в прокуратуру Санкт-Петербурга поступила жалоба на то, как Комитет по госзаказу согласовывает самые небольшие контракты — заказчиков работ якобы заставляют согласовывать все детали закупки: цену, сроки, техзадание, результаты выбора подрядчика и прочее — с распорядителем денег. В ответ на письмо из прокуратуры Дмитрий Сачков заявил, что ничего плохого в согласованиях деталей конкурсов не видит.

«Контракты только кажутся маленькими. Представьте, какие суммы тратятся по этим якобы маленьким контрактам ежегодно только на заказ питания школьников. Кто же отдаст контроль над этим рынком каким-нибудь школьным директорам? С другой стороны, полностью исключать школьного директора из цепочки тоже невыгодно, поскольку в случае проблем можно будет указать, что заказчик-то — он. Вся ваша история описывается одной русской поговоркой "Нашли козлов отпущения"», — высказал тогда свои соображения собеседник, хорошо знакомый с работой комитета по госзаказу.

Другой участник рынка госзакупок Санкт-Петербурга охарактеризовал положение Дмитрия Сачкова в структуре исполнительной власти города таким образом: «Фактически в комитете нет "вторых" и "третьих" лиц, есть только первое лицо — господин Сачков. Он распределяет систему закупок. Он определяет, кто, где и какой госзаказ будет размещать, с какой конкурсной документацией, на какую сумму и на какой электронной торговой площадке». «Такая централизация власти не может не отразиться негативно на деятельности комитета», — подчеркнул источник.

Однако ничто не вечно под луной. Особенно, когда построено на связях с, так сказать, уходящей натурой. А влияние Дмитрия Сачкова на всю систему госзакупок в Санкт-Петербурге журналисты города объясняли тем обстоятельством, что он является креатурой Давида Адамия, начальника аппарата губернатора, который в свою очередь вошел в историю Северной столицы, как «серый кардинал» Георгия Полтавченко. В 2013 году он работал в подчинении у Давида Адамии, будучи его заместителем. Как уже говорилось выше — до прихода в Смольный Дмитрий Сачков работал в бизнес-структурах и в течение 4 лет занимал пост гендиректора «Фаэтон Девелопмент Групп».

В свою очередь Адамия с 2012 года отвечал за составление плана работы губернатора, участие первого лица в мероприятиях, готовил письма от градоначальника, осуществлял секретное делопроизводство, для которого в аппарате имелся специальный сектор. Давид имел опыт работы в рекламном бизнесе, поэтому занимался формированием имиджа губернатора. Исходя из этого, можно с очень высокой долей уверенности предположить, что с уходом губернатора свое кресло покинет и его «серый кардинал», а вслед за ним на выход пойдут уже и его креатуры. По крайней мере, обычно при смене команды, что в государственных, что в бизнес-структурах, бывает именно так.

Соответственно, смена администрации позволяет надеяться, что сложившаяся ситуация в секторе госзакупок Санкт-Петербурга может быть улучшена. И не только в цифровых показателях.

После удачной реализации проекта Московского центрального кольца (МЦК), который существенно облегчил жизнь столичным пассажирам, правительство Москвы взялось за реализацию нового мегапроекта — Московских центральных диаметров (МЦД). Это, по сути, новое наземное метро, которое пройдет через Москву насквозь и создаст множество новых удобных маршрутов для москвичей. Первые два диаметра, МЦД1 «Одинцово — Лобня» и МЦД2 «Нахабино — Подольск», будут запущены в конце 2019-го — начале 2020 года. Курсировать по ним будут поезда типа «Иволга».

Для обеспечения проекта подвижным составом «Центральная ППК» подписала контракт с «Тверским вагоностроительным заводом» (входит в состав «Трансмашхолдинга») на поставку 24 электропоездов «Иволга». Каждый поезд будет состоять из шести вагонов. В новых поездах будут более широкие дверные проходы, что облегчит посадку и высадку пассажиров, USB-зарядки для смартфонов, крепления для велосипедов, бесплатный Wi-Fi и другие сервисы для пассажиров. Для оплаты проезда пассажиры смогут использовать карту «Тройка».

Максимальная скорость «Иволги» — 160 километров в час, а по диаметрам она будет «летать» с максимальной скоростью 120 километров в час. Интересно, что «Иволга» молниеносно разгоняется и тормозит, ведь расстояния между остановками очень короткие. Аэродинамические свойства поезду дополнительно обеспечивает вытянутая «мордочка» локомотива.

По подсчету экспертов, реализация проекта МЦД разгрузит транспортную инфраструктуру столицы в целом на 10-12 процентов.