В четверг, 22 июня, очередную встречу с членами правительства президент России Владимир Путин начал с проблем, о которых россияне говорили в ходе прямой линии. На некоторые обращения местные власти и официальные лица отреагировали мгновенно, что вовсе не означало незамедлительного выполнения задач. Но и правительство, как оказалось, действовать тоже не спешило, отодвигая дела за горизонт — на 2019 год, когда и сами члены кабмина могут сменить портфели и кресла. «А потом будет 20-й, 25-й», — вздыхал Путин и придавал министрам максимальное ускорение.

Перечислить пострадавшим помощь

Из всего обилия поднятых в ходе телеэфира проблем глава государства предпочел сконцентрироваться на трех. Прежде всего, Путин вспомнил жалобу жительницы села Краснокумское. Во время наводнения на Ставрополье она, как и многие, потеряла жилье, но помощи от властей не дождалась. А комиссия по оценке ущерба отказывается приезжать, пока не будут оплачены все справки. Цена вопроса — 15 тысяч рублей. И ее случай вовсе не уникален, в такой ситуации оказалось множество семей.

«Очень странно, не укладывается в голове», — отреагировал тогда Путин. И посоветовал главе региона «уже сегодня» побывать в Краснокумском, что Владимир Владимиров, конечно же, и сделал. И тут, как по мановению волшебной палочки, компенсационные выплаты начали поступать на банковские счета жителей, а в селе наконец заработала комиссия.

«Но деньги-то не дошли или не везде дошли!» — обратил внимание на встрече с министрами Путин.

Средства из Резервного фонда выделяются за 10 дней, рапортовал глава МЧС Владимир Пучков. Он сообщил, что в Ставропольском крае из 17 тысяч пострадавших 12 тысяч уже получили материальную помощь, и предложил возложить на МЧС дополнительную функцию по усилению контроля за деятельностью местных и региональных властей по подготовке документов и уточнению списка пострадавших.

«Я не против, надо только с юристами проговорить, — отреагировал Путин. — Нужно дисциплинировать это». И заметил, что на счетах в регионе деньги-то были. «И зная, что перевод обеспечен на сто процентов, могли бы начать работу своевременно», — упрекнул он местные власти.

Перечисления пострадавшим осуществляются и контролируются министерством финансов и непосредственно Федеральным казначейством, напомнил глава Минфина Антон Силуанов. «Как только определены перечни, деньги сразу перечисляются»,— заверил он. «Но незамедлительно не получается», — снова упрекнул президент и резюмировал: «Внимательно нужно отнестись».

Убрать свалку за месяц

Еще одна горячая тема, которую подняли граждане в общении с президентом, — гигантская мусорная свалка в подмосковной Балашихе. Жители попросили помочь ликвидировать полигон Кучино в черте города. Они уже не первый год пытаются достучаться до местных властей и слышали обещания решить эту проблему еще в 2014 году. Но за это время свалка только увеличивалась, а мусор втайне начали сжигать по ночам, из-за чего порой невозможно дышать.

На первый взгляд, ситуация выглядит неразрешимой: дома не перенесешь, гигантскую свалку не рекультивируешь в короткие сроки, и даже когда ее наконец закроют — ядовитые вещества будут и дальше отравлять почву. На восстановление экологической обстановки уйдут десятилетия. Кто вообще позволил строить в этом месте жилые дома, удивлялся президент.

«В принципе нарушений не было», — объяснялся в ходе заседания правительства министр экологии и природопользования Сергей Донской. Его министерство к таким решениям отношения не имеет, но Донской все же заметил, что строительство домов, которое было согласовано несколько лет назад, не нарушало норм, поскольку велось за санэпидемзоной.

«Нормы не нарушены, а жить невозможно!» — парировал Путин.

«Проблема серьезная», — приступил к дальнейшим разъяснениям Донской. Со всей основательностью он доложил о масштабах проблемы в целом по стране (число санкционированных свалок исчисляется тысячами, а несанкционированных полигонов — десятками тысяч), о сложностях с их рекультивацией, о малой вовлеченности регионов в это дело, об экологическом сборе, о проекте «Чистая страна», наконец.

«Это очень интересно и важно... Но я мало что понял», — признался Путин, потому что так и не получил ответа на вопрос, когда будет закрыта «свалка, которая жить не дает». Донской начал объяснять все бюрократические процедуры: к 2019 году будет изъята лицензия у владельца полигона, потом нужно создать проект рекультивации и обратиться к правительству, чтобы включить свалку в реестр ликвидации прошлого ущерба.

«А до 2019-го туда будут мусор свозить?» — уточнил президент.

«Свалка же не входила в список на ликвидацию», — развел руками министр.

«Значит, послушайте меня, — не выдержал Путин. — И чтобы [губернатор Московской области Андрей] Воробьев меня услышал. В течение месяца закрыть эту свалку! Документы должны быть подготовлены в самые короткие сроки. Через месяц спрошу, что сделано, и с вас, и с Воробьева. Запомнили, что я сказал?»

«Да-да», — заверил его Донской.

И поговорить о вечном

Третьим пунктом Путин поднял вопрос о дорогах. Министр транспорта Максим Соколов отметил, что региональные дорожные фонды получают недостаточно денег, чтобы обеспечивать их хорошее состояние: только 61 процент собранных средств от топливных акцизов поступает в региональные дорожные фонды, напомнил он. Изначально предполагалось, что они в основном будут поступать как раз в областные бюджеты, однако потом пропорция распределения средств изменилась.

А ведь эти деньги могли бы коренным образом исправить ситуацию с содержанием региональных и муниципальных дорог, считает Соколов. По его оценкам, в этом году сумма могла бы составить 110 миллиардов рублей, а в 2018 году — 160 миллиардов. При этом министр транспорта вслед за коллегами кивнул в сторону губернаторов: мол, дисциплину по расходованию данных средств у них необходимо поднимать.

В свою очередь, министр финансов Антон Силуанов заявил, что Минфин планирует реализовать предложения по распределению топливных акцизов в 2019 году. «Опять в 19-м? — вздохнул Путин. — А потом будет 20-й, 25-й…» И попросил премьер-министра Дмитрия Медведева заняться этим вопросом. «Поработаем, подумаем», — пообещал ему премьер-министр.

Остальная часть совещания прошла за закрытыми дверями, а министры решили отказаться от традиционных подходов к прессе по итогам общения с президентом. Зато губернаторы вновь продемонстрировали скорость реакции: решение о закрытии мусорного полигона Кучино было принято незамедлительно, в тот же день.

В среду, 21 июня, оставив позади учебный год, два десятка классных руководителей выпускников школ из разных регионов страны прибыли в Кремль для беседы с президентом. Такая встреча проходила впервые, и вовсе не для того, чтобы учителя рассказали главе государства о проблемах в сфере образования, а для того, чтобы вместе обсудить проблемы в сфере воспитания. Именно воспитание — функция классных руководителей. Так считают они сами, и в этом их поддерживает президент. О том, как прошла их беседа, — в материале «Ленты.ру».

В этот день в Кремле собрались, очевидно, лучшие педагоги со всей страны. Во всяком случае, в Минобрнауки решили, что именно эти 25 человек должны выступить своего рода консультантами главы государства. Их привезли в Москву в понедельник, познакомили друг с другом, провели для них несколько экскурсий по городу. И в круглом фойе первого корпуса Кремля они уже стояли, как их подопечные на переменах, разделившись на группы по интересам. Здесь были женщины из Комсомольска-на-Амуре, Йошкар-Олы, Нефтекумска, Углича. Они чувствовали себя не настолько напряженно, чтобы забиться в темный угол, но и не настолько расслабленно, чтобы разойтись по залу.

Были рядом и мужчины, причем молодые. Например, учитель географии Алексей Макаров из Озерска и его однофамилец Михаил из Перми, преподаватель истории. Но на переднем плане при общении с прессой были именно женщины, и в первую очередь министр образования Ольга Васильева. Ей сразу задали вполне ожидаемый вопрос об участии школьников в акциях протеста — явление новое, и пока непонятно, как с этим работать в школах.

«Это игры взрослых людей!» — отрезала Васильева. Начинать такие разговоры, на ее взгляд, следует с вопроса, кто выводит школьников на улицу. Делают это те, кто с их помощью добивается политических целей, уверена министр. «Молодежь ведь всегда за все хорошее, против всего плохого. Эту особенность надо использовать правильно, позитивно», — сказала она и от дальнейшего разговора уклонилась.

Но дискуссию о том, что правильно, а что нет, с готовностью продолжили школьные учителя. «Если мы правильно до детей доносим то, как правильно жить, тогда у нас не будет протеста, потому что дети знают, как сделать правильно», — немного волнуясь, объяснялась с корреспондентом одного из телеканалов классный руководитель из Севастополя Ольга Сергеева. «А как правильно?» — интересовался корреспондент. «Уступать место в транспорте — вот правильная политика, вот правильное поведение», — немного сбиваясь в сторону, пыталась объяснить педагог.

Их спор был долгим, постепенно к нему подключались другие женщины. Они буквально окружили корреспондента, интересуясь, почему в школьные годы классные руководители не рассказывали ему о патриотизме и нравственности. «Может, раньше и не нужно было. А сейчас вокруг война — и информационная, и настоящая», — наконец выпалила в сердцах одна из педагогов.

«Вот мы, учителя, все очень морально воспитанные. Мы и с родителями общаемся, им помогаем вырабатывать лучшие качества в детях, — сказала учитель математики из Брянска Валентина Маликова (а у нее, между прочим, полувековой стаж работы в школе). — И у нас очень хорошие дети, у нас нет таких, которые ходят на демонстрации. Я и детям говорю: "Туда ходить нельзя. А почему — сами почитайте, решите и мне расскажите". Они хотят окончить школу, получить образование и оплачиваемую работу. А про коррупцию мы ни разу не говорили, потому что в школе ее нет!»

В то же время учителя сетовали на то, что им постоянно приходится догонять учеников по уровню технической оснащенности и подкованности, следить за тем, чтобы не проносили на урок смартфоны. Ведь могут снять учителя на камеру в момент захлестнувших эмоций, выложить ролик в сеть, и там, конечно, педагогу достанется — комментаторы не пожалеют. «Приходится себя держать в руках, не говорить лишнего. И на порядочность ребенка рассчитывать», — признавались классные руководители.

Держали они себя в руках и на встрече с президентом — волю эмоциям точно не давали. Все-таки такая встреча проходила впервые, и педагоги просто не понимали, на чем лучше сделать акцент. Вообще с учителями Владимир Путин общается регулярно, но беседы эти носят преимущественно закрытый характер. В последний раз он разговаривал со школьным работником совсем недавно — в ходе прямой линии 15 июня. И сильно удивился тому, что молодая учительница из Иркутской области получает всего 16 тысяч рублей, тогда как по региону средняя зарплата в два раза выше. Куда делась разница, он так тогда и не понял.

К слову, эту тему классные руководители, как говорили они сами, вовсе не имели намерения поднимать. Но президент сам в разговоре заметил, что для того, чтобы обеспечить повышение доходов бюджетникам в регионах, ему приходится «реально с дубиной стоять».

Тема нынешней встречи была заявлена совсем другая. 2018-2027 годы объявлены Путиным «десятилетием детства» в России, потому что «это именно те люди, кому будущее строить и кому в нем жить». В Кремле демонстрируют, что понимают: в ХХI веке именно человеческий капитал станет ключевым ресурсом и фактором мировой конкуренции. Образовывают и воспитывают этот «ресурс» учителя, особенно классные руководители. И ведь где-то в их работе происходит сбой, если появляются истории о массовых драках подростков или о школьниках-живодерах.

Поэтому разговор Путин начал сразу с главного. «Получить знания непросто, но это все-таки вторично по сравнению с воспитанием человека, с тем, чтобы он должным образом относился к семье, друзьям, Родине», — обратился он к классным руководителям.

Его собеседники с готовностью рассказали о различных воспитательных методиках, в числе которых были и давно проверенные — например, совместные походы. Один из педагогов порадовался возвращению в школы трудового воспитания. Президент его энтузиазм не разделил. Труд создал человека (тут Путин заметил, что «у церкви другая точка зрения»), однако он не должен становиться эксплуатацией. «Полы мыть все-таки должны люди, которые за это деньги получают», — сказал он. А потом вспомнил, что и сам в студенческом стройотряде приобрел рабочую специальность — плотник 4-го разряда.

Вспомнил он добрым словом и своих учителей, когда рассказывал о том, как педагоги пошли ему навстречу, поняв, что он сделал выбор в пользу юрфака и поэтому бросил заниматься химией и физикой. «Какие люди оказались!» — воскликнул Путин. Острой дискуссии на тему воспитания так и не случилось: собеседники президента перечислили все положительные моменты своей работы по воспитанию и наставничеству. «А на отрицательном мы так не фокусировались», — с легким разочарованием сказал Путин.

Сразу после Второй мировой войны под давлением союзников по антигитлеровской коалиции в Германии начался процесс переоценки идей нацизма и критического анализа тех событий, которые привели в итоге к разгрому и разделу страны. Пройдя через покаяние, немецкий народ заложил основы демократических институтов, на которых базируется современное германское государство. В СССР тоже были поводы для рефлексии государственного масштаба, но осмысление сталинизма и периода репрессий, начавшееся в годы хрущевской оттепели, вскоре завершилось без каких-либо выводов. О разных подходах к формированию исторической памяти шла речь в ходе дискуссии, организованной московском Еврейским музеем и центром толерантности и Фондом Егора Гайдара. «Лента.ру» публикует выдержки из выступлений ее участников.

В поисках заблудившейся памяти

Ксения Полуэктова-Кример, историк, культуролог, переводчик, исследователь Холокоста:

Упоение Победой и ее мифологизация препятствует разговору о нашей травме, о насилии, о сталинизме. Мне кажется, что этот шабаш, который мы наблюдаем вокруг темы войны — не Второй мировой, а именно Великой Отечественной, — это заградительный миф, позволяющий создать простую дихотомию: было прекрасное советское мирное довоенное прошлое, которое растоптал своим сапогом фашист. Зато Сталин победил, и это оправдывает насилие, которое творилось в СССР до, во время и после ВОВ.

Нужно понять, почему все дискуссии о Победе, в том числе в соцсетях, превращаются в полемику о морали (как вы относитесь к «Бессмертному полку», к георгиевской ленточке, к политической риторике). В результате люди не только вычеркивают оппонентов из списка друзей, но и вообще перестают считать их людьми из-за расхождения в позициях.

Два года назад я написала пост о том, что, может быть, стоит прекратить боготворить всех «дедов», потому что такие суждения попадают в поле токсичного официального дискурса, в котором все они были хорошие. Получается, среди них нет тех, кто служил в СМЕРШе и кто был в ГУЛАГе во время войны. Нет «дедов», которые были агентами насилия, а не только жертвами и солдатами-освободителями.

Этот некритичный разговор стоит в какой-то момент прекратить и отрефлексировать собственную позицию. Надо прекратить сентиментализацию этого события, когда все упиваются этими прекрасными чувствами, но никакого этического и фактического разговора год за годом не происходит.

На этот пост, опубликованный на английском языке, поступило множество комментариев, по которым я поняла, что люди не готовы отказаться от своих представлений о сакральности этой памяти. Война превращается в светскую религию. А те, кто ставят ее постулаты под сомнение, сразу же становятся кощунниками.

Ирина Щербакова, руководитель международных и образовательных программ международного правозащитного общества «Мемориал»:

В условиях советской цензуры, когда тому же Василию Гроссману приходилось бороться с редакторами за каждую строчку в книге «Жизнь и судьба», эта одна из главных книг о войне все-таки была написана, хоть и вышла в печать 25 лет спустя, в конце 1980-х. Это результат огромной работы по рефлексии событий ВОВ.

Опять же в те годы выходили кинофильмы, снятые участниками войны, понимавшими важность этой рефлексии. Их травмы были настолько велики, что они осознавали жизненно важным каким-то способом изживать их.

В архивах хранится множество писем, которые отправляли советские граждане писателям, даже на достаточно дистиллированные романы Симонова поступали тысячи отзывов, и практически все читатели писали о том, что хотят рассказать свою историю. Я уже не говорю о Быкове и Астафьеве. Если сегодня открыть и прочитать вслух «Прокляты и убиты» или «Веселого солдата», то читающего просто распнут — такой ужас там открывается, такая травма, такая грязь той войны.

В 1990-е годы, когда заговорили последние оставшиеся в живых свидетели, люди начали обсуждать то, что вообще было табуировано. Всплыла, например, тема насилия военнослужащих Красной армии, когда она перешла восточную границу. Конечно, людям было трудно, больно об этом вспоминать, но они говорили: я там был, я это видел.

И вот теперь, когда накоплен такой обширный материал, мы снова оказались в пространстве, в котором всех этих событий как будто не было. Это происходит потому, что наше прошлое перестает быть прошлым. Из него нам варят будущее. Здесь есть страшные аналогии, если обратиться к нацистскому опыту построения идеологии. Нацисты тоже творили мифы из прошлого — пусть и другого рода, но тоже мифы. Главное их содержание заключалось в том, что государство — все, а человек — абсолютное ничто.

Николай Эппле, филолог, культуролог:

То, что происходит, неудивительно. Мы не знаем примеров в истории, чтобы победитель начал каяться. Современное государство, представляющее собой плоть от плоти того прежнего, не может инициировать этот процесс. Общество видит в Победе способ уйти от этой трудной работы, что вполне естественно.

Более удивительно то, что прошлое не дает нам покоя, и общество на этот разговор несмотря ни на что выходит, и довольно бодро. Мы из года в год считали, сколько акций памяти жертв репрессий проходит по стране, и обнаружили геометрическую прогрессию их учащения. Это гражданские инициативы, не государственные: чтение имен, «Последний адрес», какие-то иные мемориальные акции.

Видно, что государство ищет, как опереться на эту идентичность в условиях кризиса. Невзгоды и скорбь сплачивают больше, чем триумфы. Мобилизационный механизм памяти о Победе уже исчерпывается, общество воспринимает этот праздник как официозный, нас им перекормили.

Интереснее говорить не о том, что мы, мол, скатываемся в сталинизм, а о том, что и власть и общество понимают, что эта катастрофа — единственное, к чему мы должны будем рано или поздно вернуться в поисках какой-то точки отсчета. Не говорить об этом невозможно.

Есть попытки придумать формулу, с помощью которой можно говорить о репрессиях, не квалифицируя это как террор, преступление, не выводя из этого ответственность тех, на ком она должна лежать. Возможно, в России стоит говорить не о собственном Нюрнберге, а о выходе государства из тоталитарного прошлого, как это было во многих странах. Например, через модель комиссии правды и примирения, которая как раз работает в обществах, в которых все непросто и нет согласия.

Необходим широкий социальный процесс, который у нас начинается снизу, процесс вытаскивания фактов, установления правды. Он очень серьезный, важный и болезненный. Это мы наблюдаем в связи с делом Юрия Дмитриева, который просто устанавливал места захоронений жертв репрессий, устанавливал их имена. Оказывается, что даже это невероятно болезненно для многих.

Но этот процесс не остановить. Общество называет имена, вешает таблички «Последнего адреса», ставит кресты там, где происходили те страшные события. Даже те, кто глубоко спит и не желает ничего видеть, начинают понимать, что вообще-то мы существуем в окружении могил, и так или иначе с этим надо что-то делать.

Грехи отцов

Ирина Щербакова:

В конце 1980-х у нас в стране думали: «Какой успешный у Германии опыт — значит, и мы можем так!» Опыт художественного осмысления проблемы начался у немцев достаточно рано, у кого-то даже во время войны. Прежде всего он шел через литературу, и тут можно сравнивать пути обеих стран.

Но если говорить о глубоком осмыслении проблемы всем обществом и о создании институтов, предназначенных для этого, то, конечно, путь был долгим. Без Нюрнбергского процесса, который, кстати, был организован не немцами, он был бы вообще невозможен. Немецкие процессы по делу палачей Освенцима начались только в 1960-х годах.

Тогда поколение людей, сознательно сделавших свой выбор в пользу Гитлера, начало уходить со сцены и сменилось «скептическим» поколением — теми, кто попал на фронт совсем молодыми, а потом создавал литературную и кинематографическую рефлексию национал-социализма.

Те, кто во время войны были совсем детьми, в 1968 году заявили: «Пошли вы к черту с вашим прошлым». Они не чувствовали своей ответственности за те события. Новое поколение громко заявило своим родителям: вы виноваты во всем, что произошло, вы молчали, ни о чем не рассказывали, и мы о вас ничего не знаем. На вас лежит ответственность за все эти преступления, вы не покаялись, и вот теперь вам нужно ответить за них.

Но это упрощенное представление общей картины. Эти дети, конечно, несли на себе родовую печать, и, может быть, поэтому часть поколения 1968 года настолько радикализировалась, что занялась терроризмом — для того, чтобы ликвидировать это старое общество.

У тех, кто возглавлял RAF («Фракция Красной армии» — немецкая леворадикальная террористическая организация, действовавшая в ФРГ и Западном Берлине в 1968-1998 годах — прим. «Ленты.ру»), родители были очень активными национал-социалистами.

Но говорить о глубокой рефлексии, о том, что в нее включалось все немецкое общество, можно только с 1980-х годов. И это мы говорим о ФРГ, к которой потом присоединилась ГДР. В Восточной Германии эта память существовала и развивалась в других формах, поэтому их соединение оказалось достаточно мучительным и сложным.

Йенс Зигерт, политолог, публицист, руководитель российского отделения фонда Генриха Белля в 1999-2015 годах:

Западные немцы на официальном уровне сказали: да, мы преемники нацистской Германии, это наша вина, и это легло в основу ФРГ. Все это было сделано не добровольно, но под давлением союзников по антигитлеровской коалиции. В ГДР транслировалась другая реальность. Они сказали: мы наследники антифашистов, это не наши преступления, поэтому мы не должны чувствовать свою вину, мы хорошие, поскольку боролись с Гитлером вместе с силами стран коалиции.

То, о чем говорила Ирина Щербакова, характерно не только для Германии, это характерно для вопросов памяти в любой стране, этот процесс идет рывками. Они происходят в тот момент, когда общество испытывает большие проблемы.

Когда мы говорим о событиях 1968 года, важно понимать, что это было не только в Германии. Подобные движения возникали во Франции, США, СССР и Чехословакии. Молодежь задавала вопрос старшему поколению: «Если вы виноваты, то почему молчали?»

Следующим шагом стал так называемый «спор историков» в 1980-х годах, в ходе которого специалисты пытались доказать друг другу, что по-настоящему немцы не так уж и виноваты в том, что произошло. Один из них высказывал точку зрения, что политика немцев в те годы была оборонительной, так как Сталин собирался напасть на Германию. Его противники выиграли этот спор.

В мае 1985-го тогдашний президент Германии Рихард фон Вайцзеккер произнес свою речь в рейхстаге, в которой он назвал 8 мая 1945 года днем освобождения страны. Его, конечно, очень критиковали с правой стороны политического спектра, но это не было заявлением о новой государственной линии, а скорее подтверждением статус-кво, базовой составляющей немецкого государства.

В начале 1990-х годов в Германии прошла масштабная выставка, посвященная вермахту. Ее создатели развенчали миф о том, что преступления совершали только ярые нацисты, эсэсовцы, а армия была нормальной, воевала честно и защищала свою родину.

Эта дискуссия не кончается. Иногда историки находят что-то новое, иногда политики подвергают сомнению согласие, достигнутое в публичном обсуждении. Сегодня я вижу две угрозы для сложившегося консенсуса относительно этих преступлений.

Первая заключается в том, что эти события действительно отдаляются от нас. Когда закончилась война, моему отцу было девять лет — значит, он уже не может испытывать прямой вины за все это. Для моих внуков это уже не их история, свидетелей тех событий почти не осталось. Как сохранить память живой?

Вторая угроза — Германия в последние 20-30 лет стала очень многонациональной страной, активно принимающей мигрантов. Многие школьники в современных школах не имеют немецких корней, и вскоре они заявят: а при чем тут я? Однозначного ответа на эти вопросы нет.

19 июня в России приступила к работе обновленная Общественная палата (ОП). И уже на следующий день с ее членами встретился президент Владимир Путин. Секретарем шестого состава избрали медийную персону — телеведущего Валерия Фадеева. Он сразу обозначил намерение «брать ответственность за повестку дня» и заняться «народной дипломатией» — выстраивать отношения с западными бизнесменами и общественниками. О том, почему эта идея вызвала опасения у главы государства и почему на Западе, на его взгляд, «не забалуешь», — в материале «Ленты.ру».

В Круглом фойе первого корпуса Кремля во вторник вечером царило оживление. Обычно здесь устраивают буфет для лауреатов госпремий. На этот раз принимали других гостей — новых членов Общественной палаты. Но они были в таком же приподнятом духе, как и те, кого под этими сводами награждают. Валерий Фадеев пожимал руки — многие старались его поздравить с новой должностью секретаря ОП, хотя редактор журнала «Эксперт» и ведущий Первого канала был единственным кандидатом на этот пост. В понедельник он подал заявление о приостановке членства в «Единой России», однако предпочел сохранить свое место в высшем совете партии.

В Кремле Фадеев повторил журналистам то, что уже говорил днем ранее, — о необходимости усиливать общественные палаты в регионах, делая их независимыми от местных властей. От избыточного давления чиновников нужно освободить и региональную прессу. Он довольно быстро покинул фойе, где пресса могла пообщаться с ним перед встречей с президентом.

Остальные находились в помещении еще долго, не зная, чем себя занять: сначала Владимир Путин обедал с гостем — президентом Киргизии Алмазмеком Атамбаевым, затем провел несколько рабочих встреч и лишь после этого вышел в Екатерининский зал, где, поставив стулья полукругом, сидел новый состав палаты. Обстановка как бы располагала к тому, чтобы присутствующие чувствовали себя свободнее. Именно такую, свободную дискуссию и анонсировали в Кремле перед встречей. Правда, выступающие все время норовили встать, общаясь с главой государства. Но президент их сажал на место: «Если вы станете, я тоже встану. А тогда встанут все!»

Свое приветствие Путин начал с оценки работы палаты: «Она состоялась и занимается свои делом». Но не преминул подчеркнуть, что ему хорошо известны критические замечания в ее адрес. «Она не должна подменять собой ни правительство, ни парламент, у нее должна быть своя ниша, и эту нишу она занимает», — сказал Путин. Нишу он очертил следующим образом: это общественный контроль работы органов власти, экспертная оценка планов и их реализации, прямая связь с людьми, а также формирование общественных советов при министерствах и ведомствах.

«Эта работа, что греха таить, превращалась в чисто формальное "броуновское" движение, никому не нужное. Очень бы хотелось, наоборот, чтобы она была содержательная», — подчеркнул президент. А что касается тех, кто должен такую работу выполнять, у Путина сомнений не было. «Здесь люди, которые сами могли бы при необходимости возглавить любое министерство, ведомство», — оценил он способности присутствующих.

Фадеев рассказал главе государства о прошедшем накануне первом пленарном заседании палаты. В частности, о том, что у нового состава весьма амбициозные планы «влиять на повестку дня, формировать ее». При этом намерены ориентироваться на «позитивную, созидательную повестку», подчеркнул председатель, «опираясь на землю, на регионы». Зарплаты, ЖКХ, неравномерное распределение доходов — все это нужно разъясняться людям, в том числе, и силами ОП, считает Фадеев. Финансовую проблему он очертил аккуратно: «Совсем прозаическая вещь. Нужны совершенно небольшие деньги для финансирования региональных аппаратов общественных палат».

Озвучил председатель палаты и намерение стать связующим звеном между гражданским обществом и властью. «Чиновники часто избегают взаимодействовать с НКО и активистами, — подчеркнул Фадеев. — Это люди непростые, "колючие", со сложными характерами, и, конечно, чиновникам удобно немножко их отодвигать». Но сотрудничать надо, и Фадеев даже предложил для этого термин — «соработничеством с властью».

Новая палата готова взять на себя и некоторые внешнеполитические функции — общественную дипломатию. В ситуации, когда власти западных стран вводят против России санкции, бизнес хочет взаимодействовать. «И здесь, я думаю, Общественная палата могла бы внести очень серьезный вклад в налаживание коммуникаций. И это оказало бы давление на политиков», — считает Фадеев.

Именно по части международной политики и разыгрался примечательный диалог. Отец Александр Ткаченко, занимающийся в палате вопросами благотворительности, рассказал о примерах социальной работы, которые «притягивают к нам представителей многих стран». Посмотреть на опыт создания детских хосписов под патронажем церкви, например, приезжают из Европы и Соединенных Штатов. А представление этого опыта на международном уровне «будет работать на имидж России в мире и поможет объединить соотечественников». «Без сомнения, нам нужно не бояться, не смущаться наших наработок, наших успехов, они действительно интересны в мире», — заключил Ткаченко.

Этому выступлению президент уделил наибольшее внимание. Он не возражал против нового направления, но призвал общественников «ни в коем случае не обращаться ко всяким министерствам и ведомствам» за границей. «У них другие задачи в отношении России и всего, что связано с Россией», — подчеркнул Путин. Все официальные структуры — подневольные, сказал президент, и они находятся в «известной политической парадигме». Поэтому надо напрямую работать с людьми, это и будет так называемая народная дипломатия, она и принесет успех, советовал президент.

«Ни в коем случае не обращайтесь ко всяким министерствам, ведомствам, — еще раз сказал Путин. — Уверяю вас, там бюрократия еще круче, чем у нас, а государства там гораздо более жесткие, чем у нас. Структуры административные — они железобетонные, там никакой расхлябанности нет!»

В качестве примера он привел движение Occupy Wall Street — действия гражданского протеста в Нью-Йорке: «Где оно? ФБР порвало все в клочья, там никого не осталось. Но сделали так тихо, как будто в кислоте растворили. Пшик — и все исчезло. Профессионально отработали ребята. У нас все бурлит, там — нет, там не забалуешь особенно». По его словам, в России «все посвободнее на самом деле и попроще».

Впрочем, разговор о том, как «у них», довольно быстро вернулся к тому, как «у нас». А у нас было бы неплохо подходить к изучению истории творчески, предложила одна из выступающих. Путин эту идею целиком поддержал, но на этот раз вдаваться в детали не стал.

О том, как в Общественной палате намерены подходить к толкованию истории вообще и в год столетнего юбилея двух революций в частности, в разговоре с «Лентой.ру» рассказала Наталья Нарочницкая, президент Фонда изучения исторической перспективы, вошедшая в новый состав ОП. «Было бы очень хорошо, чтобы мы изучали историю без гнева и пристрастия. Очень важно, чтобы мы сейчас удержались от того, чтобы встать на сторону тех или других», — считает Нарочницкая. На ее взгляд, обществу нельзя подбрасывать «лишние основания для раскола». И задача палаты в том, чтобы люди с активной позицией не ударялись в социальную апатию или социальную агрессию. «В работе Общественной палаты есть огрехи и недостатки, но делаются и полезные вещи, поэтому нет повода насмехаться», — заключила Нарочницкая.